Он осёкся в миг, когда её ладони легли ему на плечи. И поскольку едва ли не первоочередной целью Евиных действий было заставить его замолчать и не нести чушь, взбесившую её до умопомрачения, на этом вполне можно было остановиться.

Однако она не любила останавливаться на полпути.

В книжках поцелуи часто называют «обжигающими». Обычно из желания приписать этому действу красивый эпитет, не принимая в расчёт степень его затасканности. Но учитывая разницу в температуре между губами Евы и теми, к которым они прижались, – тёплыми, мягкими, податливыми в овладевшем Гербертом ошеломлении, – их соприкосновение и правда вышло почти жгучим.

– Не нужен мне твой Миракл. И твои услуги. – Её яростный шёпот разнёсся в тишине не хуже так и не прозвучавшего крика. – Мне нужен ты. Хоть убей, не знаю почему, ведь ты несносный закомплексованный идиот, но нужен. Понял теперь?

Он так и стоял застыв. Неподвижный, безответный. Стоял, глядя на неё расширенными глазами, даже когда она отстранилась. И, вглядываясь в радужки, по льдистой кромке которых разлилось нечто очень похожее на недоумение, Ева ощутила горькую, чудовищную усталость.

Конечно, он не понял. Глупо было думать, что чёртова венценосная ледышка может это понять. А ещё глупее – поддаваться порыву, о котором Ева пожалела сразу, как только поддалась.

В данном случае определённо лучше было бы жалеть о несделанном.

– Прости. Я забылась. – Опустив руки, она уставилась на воротник его рубашки. – Тебе это неинтересно, помню помню. И специфическими пристрастиями ты не отличаешься. – Кажется, ей даже удалось выдать относительно некривую улыбку. И относительно непринуждённо развести руками, переводя всё в относительно неудачную шутку. – Ладно, прекратить так прекратить. Извини.

Отвернувшись, Ева зашагала наверх, удерживаясь от желания побежать. Радуясь, что кровь не может румянить ей щёки, в ином случае сейчас полыхавшие бы не хуже сигнала «стоп», которого ей так не хватило минутой раньше.

Дура, дура, дура…

– Зачем я тебе?

Она не собиралась ни останавливаться, ни оборачиваться. Что бы он ни спросил, что бы ни произнёс. Но это прозвучало так безнадёжно, что Ева всё таки обернулась.

Желание отшутиться или съязвить мигом разбилось о выражение его лица, оставшегося шестью ступеньками ниже, даже забавное в своей мучительной пытливости.

– Ты умный. Благородный. Самоотверженный. Трогательный. Смешной иногда. – Перечисление далось на удивление легко. Наверное, из за той же смертельной усталости, заставившей все чувства перегореть, приглушившей даже стыд. – Иногда пугающий.

– И ты боишься меня?

Она снова покачала головой. Двумя широкими движениями, мерными, как покачивание стрелки метронома.

– Я не боюсь. Не верю, что ты можешь причинить мне боль. Не теперь. Но девочки любят, когда в мальчике есть что то пугающее… Если это безопасно для них. – Запоздало осознав, о чём они говорят, Ева махнула рукой, вновь изображая сарказм. – Забудь. Считай дурным розыгрышем.

Она поднялась до лестничной площадки, когда сзади послышались шаги. Судя по звуку – прыгающие через две ступеньки.

Ева не успела оглянуться, прежде чем её схватили за плечи, разворачивая на ходу, и прижали спиной к стене. Затылок, стукнувшийся о каменную резьбу, должно было уколоть болью, но она ощутила лишь живое тепло чужих пальцев, когда те легли ей на скулы.

– Скажи, что это правда розыгрыш. – Знакомый голос пробирал шепчущими, никогда не звучавшими прежде гармониками.