|
Праздно и бесцельно слонялся я по улицам, не пропуская ни одной «забегаловки», пока сами ноги не выносили меня на Шеридан сквер. Там, в уголке, залитый ярким светом, словно старый добрый американский салун, притулился ресторанчик «У Минни Душебег». Я знал, что именно сюда, в конце концов, придут женщины. Мне только хотелось убедиться, что они добрались. Бросаю беглый взгляд на часы – прикидываю, что примерно через два три часа хоть одна из них да захочет вернуться домой и завалиться спать. Бросаю последний взгляд на освещенное окно и с удовлетворением убеждаюсь, что моих дам уже окружили вниманием и заботой. С удовлетворением – ну и словечко! – понимаю, что они находятся под неусыпной опекой любящих и понимающих друзей, готовых при случае всегда прийти на помощь. В метро мне приходит в голову занятная мысль: если слегка поэкспериментировать с одеждой, то даже забредший в кафе последователь Бертийона с трудом разберет, где юноша, а где девушка. Юноши всегда с ума сходили по девушкам – и наоборот. А оказывались – и те и другие – в вонючем нужнике, где обречены томиться все чистые и нежные души. А какие славные были там ребятки… Просто милашки. А уж наряды они себе напридумывали! Все, особенно юноши, ну просто прирожденные художники. Даже те робкие юнцы, что, покусывая ногти, подпирали стенки. Царившая ли в кафе атмосфера любви и взаимопонимания натолкнула Стасю на мысль, что у нас с Моной дела обстоят не так уж хорошо? Или те сокрушительные удары, которые наносил я ей в часы наших исповедальных бесед? – Тебе не следует все время обвинять Мону во лжи и притворстве, – сказала она мне как то вечером. Не представляю, как вышло, что мы оказались наедине. Наверное, Мона должна была появиться с минуты на минуту. – А в чем же, ты думаешь, следует ее винить? – отозвался я, с интересом ожидая продолжения разговора. – Мона не лгунья, ты и сам это знаешь. Она выдумывает, фантазирует, сочиняет… потому что так интересней. Ей кажется, что такой ты будешь больше ее любить. Она слишком уважает тебя, чтобы лгать. На эти слова я никак не реагировал. – Разве тебе это не ясно? – спросила Стася, повышая голос. – По правде говоря, нет! – буркнул я. – Не хочешь ли ты сказать, что веришь всем ее бредням? – Нет, однако и перспектива видеть за лживыми россказнями невинную игру меня не вдохновляет. – Пойми, ну зачем ей тебе лгать, если она так сильно любит тебя? Ты для нее – все. Да, все. – Так ты поэтому ревнуешь? – Ревную? Меня просто возмущает твое отношение к ней, твоя слепота, жестокость… Я поднял руку. – Послушай! Куда ты клонишь? – потребовал я ответа. – Что за игру ведешь? – Игру? Игру? – Стася распрямила плечи, приняв величественную позу возмущенной царицы. Она даже не догадывалась, что у нее расстегнута молния и торчит краешек блузки. – Села бы ты, – сказал я. – Вот возьми сигарету. Сесть она отказалась. А стала ходить по комнате туда сюда. Туда сюда. – Так что же ты думаешь? – опять заговорил я. – Что Мона врет мне напропалую, потому что без памяти меня любит? Или же что она любит тебя и у нее недостает мужества мне в этом признаться? Или что ты так сильно любишь Мону, что не можешь видеть ее несчастной? А лучше ответь ка мне сначала – знаешь ли ты, что такое любовь? Признайся, была ты хоть раз влюблена в мужчину? Я знаю, ты любила собаку, и еще ты рассказывала, как занималась любовью с деревьями. |
