О том, что несколько лет назад купил Фельдмаршал у пропойцы Мухина приличный кусок угодий за баней под кроличьи клетки, оповещать не стал. Кому какая разница, раз ударили по рукам добровольно за два пузыря «Столичной»? Земля-то все равно пропадала…

Недолго повозившись с веревочкой-запором на Фединой калитке, Суворов пригласил Надежду Прохоровну во двор покойника:

— Проходите, сейчас окно покажу, откуда Федьку увидел… Или, может быть, сразу в дом пойдем?

— А разве он не опечатан? — удивленно подняла брови бабушка Губкина.

Фельдмаршал хитро прищурился:

— Милиция только входную дверь опечатала. А я… того… — поднял вверх указательный палец. (Как поняла уже Надежда Прохоровна, данный, усиливающий внимание жест был наиболее употребимым в арсенале начальника почтальонов.) — Когда милиция уезжала, заднюю дверцу только камушком припер. Щеколду не задвигал, как чувствовал, что проникнуть понадобится.

Надежда Прохоровна, не слишком одобряя хитрого почтовика, покрутила головой:

— А когда Федора убили, задняя дверь заперта была?

— Да, — твердо ответил Фельдмаршал. — Все двери, все окна были заперты изнутри. Даже то, что с выставленным стеклом стояло. Пойдемте, — поманил за собой, — к задней двери все равно вокруг дома обходить, так что место, откуда я в дом заглянул, по дороге будет. Эх! Знал бы, что вас встречу, снимки с места преступления с собой захватил! Я ж, Надежда Прохоровна, все тут заснимал. Кузнецов сказал — действуй, Сергей Карпыч, вдруг районные опять с разряженной камерой приедут.

Довольно узкая, заросшая сорняками и крапивой тропка тянулась между домом и старыми корявыми яблонями. Суворов подвел Надежду Прохоровну к окошку с забитой фанеркой нижней четвертью, зябко поежился и мотнул подбородком:

— Тут. Тут и стекло выставленное валялось, вот и камушек, на который я взгромоздился…

Надежда Прохоровна привстала на шаткий валун, осторожно провела пальцем по засохшим, выщербленным кускам красноватой оконной замазки, гвоздики, которыми стекло непосредственно к раме крепилось, нащупала…

— А стекло-то давно выставляли, — пробормотала под нос, но Фельдмаршал расслышал:

— Федька через это окно часто сам лазал. Когда мать-покойница еще жива была, так запирала его в доме, чтоб на пьянки не бегал. А он выставит стекло и был таков.

— Узкое, — тихонько удивилась баба Надя. — Тут только ребенку и пробраться…

— Так Федька — усох. Высушили пьянки, издали на тощего подростка походил.

В сгущающихся вечерних сумерках ничего в комнате Надежда Прохоровна не разглядела; осторожно слезла с камня и пошла впереди Суворова по тропке.

Почти все дома Парамонова имели выход в сараи и коровники-свинарники прямиком из дома с тыльной стороны. Там же располагались нужники, там же дрова для печек хранились — удобно, не нужно под дождем и снегом по двору бегать, все под одной крышей. Суворов обогнал гостью, откатил крапчатый валун, подпирающий дверь большого сарая, и широко распахнул дверь из неплотно пригнанных досок:

— Прошу.

Непосредственно сарай Надежду Прохоровну интересовал мало. Щедро заваленный разнообразной рухлядью, он давно потерял первоначальное предназначение, в закутке для свиней валялись ржавые бочки и велосипедные колеса, верстак подломился от старости и тяжести каких-то железяк, что собирал рачительный воришка по всем колхозным межам. Воняло сортиром и душной пылью.

Непрошеные гости прошли через сарай, поднялись по ступеням непосредственно к дому и, пройдя узкую кухню, попали в комнату, где воняло ничуть не меньше. Из кухни несло прокисшим луком, который никто не удосужился по такой жаре убрать со стола, залитый кровью диван распространял и вовсе удушающие миазмы.