— А убили Федора, как я понимаю, в ночь с пятницы на субботу?

— В точку говоришь. Дениска тем вечером домой с работы приехал — от Сычей на той неделе свежей самогонкой через забор тянуло, готовились к выходным, значит.

Надежда Прохоровна пытливо и долго смотрела на родственницу, словно важный вопрос глазами задавала…

— Семья Дениску отмазала, — понимающе вздохнула Матрена Пантелеевна. — Сам Сыч сказал — до поздней ночи в бане парились, потом по рюмочке приняли и на боковую. Мол, дома сидел Дениска, на улицу ни шагу.

— А ты как думаешь?

— А что мне думать? — вздернула плечи золовка. — Федьку заточкой или шилом в спину два раза ткнули, печенку и легкое пропороли… А Дениска мог его одним кулаком зашибить.

— Н-да, — крякнула Надежда Прохоровна. — Удар заточкой — приметный, зэковский…

— Вот-вот! И Карпыч так сказал — урка Мухина прирезал! — Помолчала немного, подумала: — Только где ж его взять, урку этого?

— А кто еще в деревне сейчас живет?

Щурясь и загибая пальцы, Матрена перечислила немногочисленное парамоновское общество:

— Два года назад Герман Павлов у Николаевны дом купил. Сама-то она в город к детям переехала… Прошлым летом Стечкины дом у колодца под дачу купили… Живет там бабушка Капа с двумя внуками… Ну, я, Терентьевна, Карпыч… Остальные дома заколоченные стоят.

— Павлов убить не мог, — пробормотала баба Надя, — он вашего Фельдмаршала в поликлинику возил.

— Не скажи, — усмехнулась Матрена Пантелеевна. — Фельдмаршал рассказывал — когда из поликлиники вышел, машины Аркадича на стоянке не было. Якобы в круглосуточный магазин за продуктами ездил, а на самом деле… — Невестка развела руками. — От нас до райцентра сорок минут езды. А Фельдмаршал два часа в больнице провел — пока врача дождался, пока глаза промывали да укол для дезинфекции делали…

— А продукты, что Павлов покупал, Суворов видел?

— Не знаю, — задумчиво покачала головой Матрена, помолчала, гоняя по загорелому лицу недоуменные морщины. — Странный он какой-то, Герман этот. Вроде образованный. Ходит весь в черном, на пуговицы доверху застегнутый, за два года в огороде клубня картошки не посадил… Приезжают к нему всякие — подозрительные…

— Это какие же?

Матрена склонилась над столом, зашептала:

— А подозрительные. Молодые да стриженые либо патлатые. Ведут себя тихо. Не пьют. С девками не шебуршатся. Мы с Терентьевной думаем — не сектанты ли, а?

«Понятно, — внутренне усмехнулась баба Надя. — По мнению деревни, если мужик не пьет и картошку в огороде не сажает, значит — сектант».

— Я вот за два года ни разу в его доме не была… Не пускает Герман никого… Может, там капище какое, а, Надежда?

Надежда Прохоровна фыркнула. Но комментировать предположение не стала — всякое бывает, на деревне глаз у людей зоркий, а она этого Павлова еще и не представляет. Помнится, несколько лет назад сама своего соседа-профессора Арнольдовича за полоумного чудика принимала.

— Карпыч к нему в дом несколько раз пытался прорваться — все ж образованные мужики, нашли б о чем поговорить, но дальше сеней не попадал.