– Для этого тебе нужно быть здесь.

– Еще парочка дней, последние допросы, понимаешь?

– Да, я понимаю. В порядке исключения я тебя снова понимаю.

– В ответ я постараюсь тебя понимать как можно чаще.

– Я все видела. Вообще‑то виновата Дани со своей бутылкой «Апфелькорна». Фредерсен отправил домой ее и Яну. Я осталась одна и не могла заснуть. Вышла на улицу и еще раз зашла в зоопарк. Никто этого не заметил, и моего возвращения тоже.

– Ты была влюблена в Анатолия? – осторожно спросил Тойер. Коллега Бонгартц, державшийся в последнее время весьма приветливо, вел протокол.

– Да, очень, иначе бы со мной такого никогда не случилось.

– Хорошо быть влюбленной, да?

Она потрясла головой:

– Нет, бывает очень больно.

– Итак, ты пошла в зоопарк.

Ее глаза помрачнели, она смотрела в пустоту:

– Тогда было не очень холодно, земля совсем мягкая, но дождь еще не начался. Я побежала туда, и мне казалось, что он рядом со мной.

К тому времени они уже привыкли к северной погоде. Когда они выехали, дождь сеялся с графитного неба, по пути к Гамбургу их порадовала солнечная идиллия с облачками‑барашками, словно на рекламе маргарина, впрочем, машина в это время подвергалась жестоким боковым атакам ветра.

– Зенф, остановись, когда будет можно, – попросил Тойер. – Мне надо отлить.

Он направился к маленькому туалетному павильону, ветер почти стих, но, несмотря на полуденный час, было так темно, словно началась многонедельная арктическая ночь.

– Ильдирим слушает.

– Это я.

– Как ты узнал, что я дома?

– Я не знал. Я хотел… сказать что‑нибудь ласковое. И спросить, как дела у Бабетты.

– У нее все нормально, получила кол по религии, потому что нарисовала пенис в книге. Спросила у меня разрешение сделать пирсинг.

– Где именно?

– Это тебе лучше не знать.

Оба засмеялись.

– А почему ты дома?

– Я дома, потому что взяла отгул. Хочу приготовить обед и предстать перед тобой соблазнительно умащенной и благоухающей. Не знаю, правда, что получится. И сомневаюсь в съедобности экспериментов у плиты. Но ты должен оценить такой жест. Чего ты, кстати, хочешь?

– Чтобы в следующий раз это был не ребенок, – тихо сказал он. – В прошлом году Роня, теперь Анатолий, больше я этого не выдержу.

– Я‑то имела в виду еду, но такое желание еще лучше. Да, я тоже тебе этого желаю… Кстати, представь себе, сегодня я обнаружила на балконе бутылку шампанского‑рислинга. Хафнер притащил ее на Новый год, хотел, наверное, вылакать под грохот петард и забыл. Вот она и простояла почти три месяца под цветочными горшками. Откроем?

– Давай, конечно. А что мы еще сделаем?

– Ах, Тойер. Сумасшедший!

– Мы любим друг друга, я это знаю. Я намного старше, у меня больше опыта. Я все хотел тебе это сказать, да так и не собрался. Почему, не знаю. Но теперь я испытываю облегчение, почти как…

– Я радуюсь твоему приезду. До вечера. Пока, Тойер.

– Пока. Почти как при опорожнении кишечника, и я понял, что любовь – это тяжелая работа. Как плавание.

Ильдирим, к счастью, уже не слышала.

– Долго вы отливали, – сказал Зенф с уважением в голосе. – Я знаю еще одного такого специалиста – моего кузена, но он машинист локомотива, они могут терпеть целую вечность.

Они ехали на юг. Ветер стих, из‑за облаков выглянуло солнце и согрело их усталые головы.

Последняя остановка перед Гейдельбергом.