Изменить размер шрифта - +
..

..Итак, без Сталина мы б войны не выиграли?!

Внимательно прочитайте воспоминания Георгия Константиновича Жукова.

Остановитесь на том пассаже, где маршал описывает, как он приезжал на Малую землю, где встречался с полковником Брежневым.

Одна эта фраза сделает для умного читателя понятным, в каких условиях Жуков писал свой труд. Он поймет всю противоестественность его рассказов о Якире, Тухачевском, Примакове, Путне: были "выдающиеся полководцы", "чудесные люди", "патриоты нашей Советской Родины" - и нету! Ни слова о том, как они были расстреляны, - неужели Жукову нечего было сказать о них?! Горькую правду он унес с собою, пепелящую внутреннюю трагедию, - "ведь строки с кровью убивают, нахлынут горлом - и убьют..."

...Маршал Мерецков в своих "Воспоминаниях" не написал ни единого слова, как его пытали, выбивая самооговор и вздорные показания на его друзей по Красной Армии. Полно, а может, написал? Но где они, эти главы? Если уничтожены, следует восстановить по воспоминаниям тех, кто был ему близок, пока не поздно!

Маршал Рокоссовский ни единым словом не обмолвился о том, как и за что он провел долгие годы в одиночках и карцерах ежовско-бериевских застенков. Почему? Кто запрещал? Или запрет высказывался в форме безликого мнения?

Может быть, и эти ветераны Красной Армии неосторожно обмолвились, что войны мы не могли не выиграть, ибо это была великая война Народа, а народ, воистину, бессмертен.

Помните Чехова! Повторяйте его трагические слова о необходимости выдавливать из себя по каплям ужас нашего векового рабства!

Рабу нужен помазанник, верховный, тот, который освобождает от необходимости думать и принимать самостоятельные, то есть личностные, решения.

И не будем отказываться от основополагающего жизненного принципа Маркса: "подвергай все сомнению".

Из этой позиции высекается не скепсис или неверие, но Правда.

29

...Он был искрометным человеком; друзья звали его "Шура"; бритвенно остроумный, он фонтанировал шутками, каламбурами, уничтожающими метафорами; бледное веснушчатое лицо с маленькими глазами-льдышками контрастировало с атакующей манерой речи; впрочем, публично он не любил выступать: сильно заикался, но в диалоге был словно танк - ломал и крушил собеседника. Как и обо всех, в московских литературных кругах о нем говорили разное: враги - со "слюнной" яростью, товарищи - с доброй снисходительностью. Одни утверждали, что его брат погиб в тридцать седьмом, другие считали, что, наоборот, ушел на Запад одновременно с Федором Раскольниковым и там выпустил книгу против Сталина и Ягоды; он, Шура, никогда не отвечал на вопросы о родных, булькающе смеялся и, ернически подмигивая, демонстративно переводил разговор на другое: "С-с-старичок, а п-п-правда, что в д-д-домжур [Дом журналистов] привезли р-раков?"

Постоянно, в самые трудные годы, его поддерживал Константин Симонов; однажды Симонов сказал мне: "Шура - это энциклопедия, только страницы не разрезаны; книга, которую никто не смог толком прочесть..."

...В конце семидесятых он - неожиданно для меня - напечатал большую статью, поддерживая моего литературного героя Штирлица. Встретились мы спустя полгода в писательском клубе. Окруженный людьми, которые говорили громко и, казалось, заинтересованно, но на самом деле не слушая друг друга, Шура помахал мне рукой: "С-с-старика-ша, теперь я ста-а-ал твоим толкова-а-ате-лем, отныне б-б-берегись меня, айда поужинаем у к-к-композиторов, т-т-там тихо, как в морге крематория, г-г-где отпевают провинившихся..."

(Я отчего-то сразу вспомнил маленькую комнатку морга в Кунцево, где стоял гроб с телом Хрущева; народу было мало, зато сопровождающих понаехало множество - военные автобусы, спецмашины, шпалеры охраны; я принес красные гвоздики, положил в ноги Никиты, пожал руку детям - Юле и Сереже и вернулся на шоссе, к машине: в тот же день улетал в Чили.

Быстрый переход