У нее больше не было сил разговаривать с ним. Но для нее было большим утешением, когда он бегло пожимал ее руку и говорил, что все будет хорошо, что она поправится и окрепнет. Больничный персонал делал все, что было в его силах, но и ей самой следовало бороться.

Марит кивала и шептала, что будет бороться. Но откуда ей было взять силы для борьбы?

Однажды утром, придя к ней, Кристоффер застал ее почти в бессознательном состоянии. У нее был жар, она вся обливалась потом, ее лихорадило. Взгляд ее был затуманен, но она все же поняла, что это он положил ей руку на лоб, почувствовала, как рука его скользнула вниз и медленно, нежно погладила ее по щеке. Слегка повернув голову, Марит приложилась щекой к его ладони. И он не убирал руку, пока она не заснула от изнеможения.

Среди дня она очнулась. Кристоффера рядом не было, но возле ее постели стояли врачи.

Она услышала голос главного врача:

— Перенесите ее в изолятор, сестры!

«Нет! — безмолвно умоляла Марит. — Нет, нет!»

5

Кристоффер старался бывать у Марит из Свельтена как можно чаще. Он знал, что у нее нет никаких шансов выжить, и именно поэтому находил время для посещений. Ему казалось самым ужасным то, что именно она, так и не узнавшая, что такое жизнь, должна была умереть. Хотя до этого было совершенно очевидно, что контакт с ним благотворно действовал на нее. Поговорить с кем-то означало очень много для такой одинокой женщины. Для нее важно было, что кто-то обратил на нее внимание.

Теперь же ситуация стала намного хуже. Теперь она была не в состоянии общаться с кем-то, разве только сказать пару слов в миг просветления. Но ее затуманенные лихорадкой глаза излучали благодарность и покой всякий раз, когда он входил к ней в изолятор.

Марит давали болеутоляющие средства, и тогда она могла говорить достаточно разборчиво. Но большую часть времени она пребывала в состоянии полузабытья.

Если у него находилось время, он сидел с ней, стараясь вдохнуть в нее мужество и силы для продолжения борьбы.

— Ради меня, Марит, — сказал он однажды. — Я не хочу, чтобы ты покидала меня.

Он сказал это, зная, как много значит для нее его дружба. Он даже не догадывался о ее любви.

Сделав глубокий, болезненный вдох, она посмотрела на него и сказала:

— Вы так добры, доктор Вольден.

— Меня зовут Кристоффер. Ты должна знать, что я твой друг.

На ее измученном лихорадкой лице появилась слабая улыбка.

— Вас зовут Кристоффер? Это… красивое имя.

— Будь со мной на «ты».

Она ничего не ответила, закрыв глаза со счастливой улыбкой.

А он сидел и смотрел на ее необычайно утонченное лицо. Совсем недавно он видел ее красивой, настолько красивой, что удивлялся всякий раз при виде ее. Теперь лицо ее несло на себе отпечаток болезни, тем не менее, ее внешность просто околдовывала его. Такая красота не должна была погибать. Мир не должен был лишиться этой красоты.

Или, возможно, мир не видел этой красоты? Может быть, только он видел исходящее от нее колдовское очарование? По сравнению с Лизой-Меретой у Марит было мало преимуществ. Нет, красота Марит носила какой-то глубинный характер — и тем более заманчивым было добраться до нее.

Когда она внезапно заговорила, он обнаружил, что давно уже сидит и смотрит на нее.

— Я не могу много говорить. Расскажи о… себе… Кристоффер.

— О себе? — со смущенной улыбкой спросил он. Он к этому не привык, он всегда сам слушал других. — О, мне особенно нечего рассказывать. Я очень счастливый человек.

— Я это знаю, — прошептала она, по-прежнему не открывая глаз.