После чего все выпили, даже я, потому что за победу грех не выпить.

Василий приналег на холодец, Августа на картошку, а мы с Женькой закусили огурцом. Нервам лучше не стало, зато желудок возмутился, теплый самогон пить мне ранее не приходилось, и первый опыт никакого удовольствия не доставил.

– Хороший у тебя самогон, – заметил Василий, с улыбкой глядя на хозяйку.

– Хороший, но с тебя на сегодня хватит.

– Ну, Августа…

– Ничего не ну… Кто забор обещал подправить? То‑то… И не лезь с глупостями, мне надо с умными людьми поговорить.

– Вы нам про банника расскажите, – брякнула Женька. – Мы тут встретили одного.

Она поведала о наших мытарствах. Хозяева выслушали наш рассказ со вниманием, после чего принялись гадать, чья это может быть баня.

– Если рядом с колодцем, значит, либо Тимохиных, либо Вовки Татарина, – сообщил Василий, с вожделением поглядывая на банку, Августа проигнорировала его взгляды и спросила:

– А как он выглядел?

– Кто, банник?

– Ну да, мужик этот.

– В шапке‑ушанке, два клыка, глаза блестят, а еще лапа без пальцев, то есть они вроде есть, но не человеческие.

– Вова Татарин, – удовлетворенно кивнула хозяйка. – Он лет десять назад по пьяному делу пальцев лишился, а в ушанке он зимой и летом ходит, говорит, темечко мерзнет.

Я с облегчением вздохнула, ну вот, как я и предполагала, никакой нечистой силы, все понемногу начинает проясняться. Женька же данным обстоятельством вроде бы осталась недовольна.

– Как же так, ведь вы про банника в редакцию писали…

– С банником вот что вышло, – немного стыдясь, начала Августа. – Это Веркин муж оказался, он восемь лет назад сбежал, а тут вернулся. Она его в бане и прятала, чтоб мать свою постепенно к этой радости подготовить. Бабке девяносто лет, и она могла не пережить. А Федька, он и раньше на человека особенно похож не был, а тут бродяжил, да и в бане немного одичал. В общем немудрено было его с нечистью перепутать. А он по пьяному делу по всем баням шарахался и целую деревню вводил в заблуждение, измучились с ним до невозможности и Веркину баню решили спалить. Верка напугалась, вот тогда и покаялась. Мать ее в больницу свезли, а Федька в дом переместился, но все равно, если его на улице ближе к вечеру встретишь, жуть берет. Верка его при свете разглядела как следует и выгнала, все равно толку нет, раз всегда пьян так, что лыка не вяжет.

– А давно у вас нечисть балует? – заметно повеселела Женька.

– У нас всю жизнь места беспокойные. Болота, лес. То леший водит, то на болоте огни. Иван Иваныч говорит, на острове в стародавние времена святилище было, идол стоял, ему жертвы приносили человечьи. Кровью мазались и прыгали вкруг него. Страсть. Вот с тех времен нечисть и шалит. Идола давно нет, а мерзкий дух остался.

– А где этот остров? – спросила Женька.

– На болоте. Кругом болотина, а на острове благодать. А ягод сколько.

Раньше ведрами таскали и на дорогу. Как ягодный сезон, так мы с копеечкой.

Теперь моста нет, дороги нет, и за ягодами никто из наших не ходит. А дачники пошли и сгинули, хоть говорили им: нечего там делать, на острове огни мерцали, а это не к добру. Последний раз такое было перед войной. Живем как на вулкане, а тут еще связи с цивилизацией никакой, может, вправду война, а мы и не узнаем, пока на голову бомбу не сбросят. Что хоть там по телевизору говорят?

– Все как обычно.

– И то хорошо… В общем, на остров ходить стало опасно. Там вешки и сто раз хожено‑перехожено, а ты вдруг раз – и в воде по пояс. Вот и бросили туда ходить.