|
Прокурор Корсак Владимир Евстафиевич, обвинявший перед этим бывшего шефа полиции Лопухина и уговоривший его на каторжные работы, что вызвало к нему острую ненависть интеллигенции, так же мялся, зная к тому же расположение к Герасимову со стороны премьера; тем не менее Курлов победил, большинство проголосовало за предание Герасимова военному суду. Прочитав проект приказа, подготовленный Виссарионовым, премьер поднял глаза на Курлова, который стоял перед столом, ибо сесть ему предложено не было. - Какой ужас, - произнес Столыпин. - Не находите, Павел Григорьевич? - Совершенно согласен с вами, Петр Аркадьевич, - кивнул тот. - Чем это, - Столыпин кивнул на проект приказа о предании Герасимова военному суду, - грозит Герасимову? - По меньшей мере каторгой. Столыпин задумчиво повторил: - "Каторгой по меньшей мере". Где он, кстати? Я его не вижу как неделю. - В интересах расследования я посчитал возможным срочно откомандировать его в Сибирь... - Ах, вот как, - кивнул Столыпин. - Меня, видимо, не хотели тревожить? - Конечно, Петр Аркадьевич, конечно. - Вы посоветовались с прокурорскими? Моя подпись есть последняя инстанция или это надо отправлять на доклад его величеству? - Нет, нет, - ответил Курлов, - такого рода дела не входят в компетенцию государя, слишком гнусно и мелко... Столыпин улыбнулся. - Гнусное и мелкое входит в компетенцию одного лишь премьер-министра России, понимаю... Курлов смешался, хотел что-то объяснить, но замер, потому что Столыпин начал писать резолюцию поперек проекта приказа. Кончив писать, поднял глаза на Курлова. - Хотите крови Герасимова, а? - Нет, ваше высокопревосходительство. Я сострадаю ему, как это ни покажется странным... Именно поэтому хочу одного лишь - справедливости. - Что ж, получайте, - ответил Столыпин и протянул ему бумагу. Резолюция была краткой: "Дело о генерале Герасимове, обвиненном сумасшедшим бомбистом Петровым, агентом покойного Карпова, раз и навсегда прекратить" ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (X) Дзержинский проснулся оттого, что острый луч солнца, найдя маленькую щелочку в шторах, задернутых Горьким ночью, уперся своим мягким теплом в глаза. Он не сразу понял, где находится, вспомнил комнатушку в Замоскворечье, Николая, его рыжие кудряшки, прекрасные глаза, в которых была трагическая растерянность "Неужели все погибло, Юзеф? Нас осталось всего сто пятьдесят человек! Остальные отошли", близко увидел лицо Розы: "Феликс, жизнь развивается по законам подъемов и спадов, все сейчас зависит от нас, если выдержим мы, выстоит и наше дело; езжай на Капри, отдохни, краху надо противуположить работу, а работать могут только здоровые люди"; вспомнил, как ночью шел по крошечному Капри, освещенному газовыми фонарями, отыскивая дом Горького; тогда ему всюду слышалась музыка, затаенная и очень мелодичная, мандолина и быстрая гитара, даже кашлять было как- то неловко, сдерживался, зажимал рот платком. |
