Пузатые, янтарно-желтые муравьи сновали в поисках убежища. Вороны принялись выклевывать из почвы свою добычу, как вдруг один из черных клювов, наткнувшись на что-то твердое, скрытое в земле, издал деревянный стук. Я пригнулся и разгреб землю руками. Показались ровные грани какого-то прямоугольника.

Еще не догадываясь о сути своей находки, я внезапно почувствовал, как сердце мое сильно забилось. Повозившись еще немного, я извлек на свет божий деревянную шкатулку.

Большуа донес камень до самого центра деревни, обогнул большие фикусы, росшие напротив деревенского клуба, и вернулся той же дорогой, которой пришел. С натужным кряком он опустил валун на прежнее место и направился прямехонько к дому Шейнфельда.

Не проронив ни слова в ответ на восторженные возгласы провожатых, он влетел в дверь и с порога выкрикнул:

— Это был знак, Яаков! Время пришло!

Итальянец растопил печку, согрел воды, вымылся, поел и уснул, как убитый.

Проснувшись под вечер, он надел свой старый лагерный комбинезон, разобрал палатку и сунул под мышку белую картонную коробку со свадебным платьем внутри.

— Прощай, Яаков, — сказал работник.

— Прощай, Сальваторе, — сказал Яаков.

Затем Сальваторе направился во двор Рабиновича, постучался в дверь хлева и протянул коробку Юдит, открывшей ему.

— Questo per te, — произнес он. — Это для тебя. Юдит.

Он ждал не ответа, а движения рук. И когда те, против ее желания, протянулись к нему, итальянец вложил в них коробку, повернулся и зашагал к деревенскому правлению.

Там он прикрепил к доске объявлений большой желтый лист бумаги, гласивший:

«В день 14 месяца Шват, 5710 года, в среду, 1 февраля 1950 года, в 4 часа после обеда, Юдит Рабиновича и избранник ее сердца Яаков Шейнфельд вступят в брачный союз. Приглашаются все».

Затем Сальваторе вышел из деревни в направлении главного шоссе и никогда более не появлялся в наших краях.

Глава 18

— Тогда я уже умел танцевать и готовить, платье было сшито, итальянец поднял камень и впервые назвал меня Яаковом, будто повышая в звании — из Шейнфельда в Яакова, из простого солдата в большого генерала любви. Вся деревня собралась вокруг доски объявлений. Слова были настолько простые и красивые: «брачный союз»… «избранник сердца»… Даже дата: и обычная, и еврейская, даже год, день недели и час — все было ясно до конца, чтобы ни судьба, ни случай не смогли вмешаться. А через несколько дней я поехал на автобусе в Хайфу, прихватив с собой упитанную курочку для ребе, сообщить ему дату свадьбы и трижды напомнить ему, чтобы не забыл прийти; ты знаешь, как у них, — денег за мицву им брать нельзя, но жирненькую курочку — это сколько угодно… Ты меня, Зейде, все расспрашиваешь: откуда я умею так готовить, шить и танцевать? Теперь ты знаешь. И неважно, что Глоберман говорит, — мировая война случилась именно для этого. Для того, чтобы англичане поймали Сальваторе в пустыне, взяли в плен, привезли в лагерь, чтоб он убежал оттуда, пришел ко мне и научил меня всем этим вещам. Ведь если не для этого была война, то для чего же? Я спрашиваю тебя: для чего? Разве моя любовь не заслуживает большой войны?.. О чем это я? Хм-м-м… Вначале я думал, что Сальваторе будет обучать меня итальянской кухне, всем этим локшен с помидорами и сыром. Однако он сказал, что на еврейской свадьбе еда должна быть именно еврейской, и пошел к Ализе Папиш — посмотреть, ним она готовит, и тут же стал готовить, будто родился на Украине, а потом и меня научил. Итак, я пригонивил селедку трех сортов: в сметане, с зелеными яблоками — для аппетита; с луком, маслом и лимоном — для души, а третий — с уксусом, перцем и лавровым листом, чтобы утолить тоску по дому.