— Я в безопасности, пока я с тобой, — сказала как-то Виола Джону с омраченным взглядом.

Он поднял ее руку к губам и повторил лениво:

— В безопасности?!

— Да, от всех тревог, от себя самой.

Счастье делало Джона нелюбопытным. Ему только одного хотелось, — чтобы поскорее исчезла эта тень печали с ее лица.

— Ты будешь в безопасности от всего, что тебя мучает, дорогая, когда станешь моей женой.

— Это — запрещенная тема! — сказала торопливо Виола.

— О, срок истекает на будущей неделе. И тогда…

Она протянула руку и закрыла ему рот, говоря:

— Ты так далеко от меня, что приходится путешествовать за твоими поцелуями.

Вмиг Джон очутился возле нее на коленях и порывисто притянул ее за плечи к себе.

— Да неужели?! — Он тихо засмеялся от переполнявшей его радости. — Это с моей стороны небрежность, на которую вам, сударыня, не часто приходится жаловаться!

Виоле ужасно нравилась в нем эта насмешливая нежность, порою — мальчишески-грубоватая. Но сегодня она ей причиняла боль. Джон в ярком свете солнца казался так молод, так хорош, столько мужественности было в каждом его движении, несмотря на ленивую позу. Как будто для него только сиял этот дерзко-ослепительный день, все было для него, потому что он пришел со скипетром юности в руке.

И это-то заставляло внутренне трепетать Виолу, пока ее рассеянный взор переходил с темной склоненной головы возлюбленного на живую зеленую стену, по которой скользили серебряные пятна света.

Она думала: вот она, моя жизнь, — сад, огороженный высокими, отбрасывающими тень стенами, словно стерегущими меня. А жизнь Джона — как то открытое, необозримое пространство, что тянется за садом, уходит далеко-далеко, чтобы где-то слиться с небом.

И может ли она упрятать эту свободу за высокие стены, даже если Джон временно предпочитает те несколько экзотических растений, что он нашел здесь, бесчисленному ковру цветов на открытой ветрам, залитой солнцем равнине?

Он еще мало странствовал и видел — и поэтому его так привлекают изысканные цветы в огороженном саду, но позднее… Что будет, когда он увидит равнину?

Нет, ей нестерпимо играть в жизни этого юноши роль тюремщика. Это сознание делало ее и бесконечно печальной, и озлобленной. В чьей власти остановить время? Оно подкрадывается и подкрадывается, как неумолимый враг, и каждый день празднует незаметную победу. И любовь Джона, которой он хотел оградить ее, как щитом (о, ирония из ироний) открывала дорогу к мукам, означала смертельный удар по ее счастью.

И все же где-то в глубине души мерцала надежда на чудо, в которое не верила ее жизненная мудрость. Какой влюбленный не верит, что любовь заменит утраченное, достигнет невозможного? И любовь делает эти чудеса, если вера в нее велика. Ведь чудес, как таковых, никогда не бывало. Но вера — всемогуща.

Если бы мы глубоко уверовали в то, что можем сдвинуть горы, может быть, мы бы и сумели это. Но кто не усмехнется при таком предположении?

«Даже если все на твоей стороне, трудно сохранить любовь прекрасной, — говорила себе Виола. — А если против тебя такая сила…»

Она прижала к груди голову своего молодого друга.

— Ах, Джон, отчего ты не старше? Отчего мы с тобою не одних лет?

— Господи, кому это нужно? — Джон бросил в сторону папиросу и сжал обе руки Виолы.

— Милая моя, — сказал он с шутливым пафосом, — пока ты — это ты, мне больше ничего не надо. И ты в миллионы раз лучше, чем все молодые. Вот, например, у тебя было время усовершенствовать эту улыбку. Ведь я от этого только в выигрыше!

Он упорно не хотел серьезно отнестись к ее страхам.