— Пускай бы тебе было даже и сто лет, дорогая, — что же из этого? — говорил он посмеиваясь. — Клянусь душой, ни одна женщина не поднимает столько шуму из-за каких-то нескольких лет! Ты принимаешь иногда прямо трагический вид, говоря о них. Держу пари, что и сейчас тоже.

Он посмотрел на Виолу и с подавленным восклицанием выпрямился, положив ей руки на плечи.

— Я был прав, оказывается! Я вижу, Виола, что ты готова позволить, чтобы эта чепуха съела наше счастье? Господи, зачем это? Неужели ты думаешь, я такое дрянцо, что разлюбил бы тебя, если бы ты потеряла свою красоту? Я люблю женщину, которая любит меня, и она останется мне так же дорога, что бы ни случилось с блеском ее глаз, с волшебством ее губ. Виола, оставь ты это раз и навсегда! Через десять лет я буду обожать тебя точно так же, как сейчас, и жестоко с твоей стороны показывать, что ты не веришь в это.

Он, не замечая этого, так впился в ее плечи, что Виоле было больно.

— Ты теперь не можешь меня оставить, — сказал он резко. — Ты бросишь об этом думать? Ведь мы вросли один в другого, неужто ты не видишь? Я слыхал, как многие мужчины говорят о женитьбе, о будущих женах своих. И я тоже когда-то так, как они, смотрел на это. Но то, что я чувствую теперь к тебе, совсем другое. Ни одной мысли нет у меня, которая так или иначе не была бы связана с тобою… Я… я пытаюсь стать лучше ради тебя. Я думаю о нашем браке почти со страхом, как о чуде. Мне не верится, что ты — ты избрала меня из всех. Думаешь, я не знаю, какие люди любили тебя? Поверишь ли, может быть, это теперь звучит смешно… бывают минуты, когда я тебя стесняюсь, робею в твоем присутствии, право, Виола. О, радость моя, любимая моя, если бы ты от меня ушла сейчас, я был бы конченый человек! Не чувствуешь ты разве, что ты для меня? Как ты нужна мне?

Глаза у него из голубых стали черными, и в них была такая острая тоска и мольба, с такой отчаянной тревогой обнимали Виолу его руки, крепко прижимая ее к груди; она слышала, как неровно и громко стучало его сердце.

— Ты хочешь уйти, — бормотал он. — Хочешь уйти от меня!

— Да нет же, дорогой ты мой, радость ты моя, — никогда! Клянусь тебе. Как я могу? Разве ты не смел все в моей жизни, разве такая любовь, как твоя, может оставить во мне еще хоть каплю силы бороться? Дай взглянуть на тебя. О, глаза, в которых столько веры, столько обожания, губы, что говорили мне столько самых чудесных, самых сладостных слов, какие когда-либо говорились женщине, — как я могла бы уйти от вас? — Она снова прижала лицо Джона к своему плечу… — Разве я так тверда, так жестока? Я только об одном и думаю — о том, чтобы ты был счастлив, — слышал Джон ее шепот над собой. — К этому должен быть путь… я найду его! — Она вдруг замолчала, и улыбка исчезла с ее губ, но Джон не видел этого, потому что она все еще прижимала его лицо к себе. Через минуту она сказала уже другим тоном: — Ну, теперь все хорошо? Я прощена?

Мужчина в Джоне уже был немного сконфужен бурным драматизмом их объяснения. И он отозвался сдержанно, обычным тоном:

— Так мы обвенчаемся очень скоро, да, дорогая?

— Да, — отвечала Виола едва слышно.

Глава XV

Сентябрь был уже на пороге. Кончалась последняя неделя августа. Виола приехала на день в «Маунт».

Чипа не было дома: ему пришлось уехать куда-то по делам и он оставил милую записку с извинением. Что-то сквозило между строк этой записки, от чего Виоле было тяжело читать ее.

«Он, должно быть, догадывается, — подумала она. — Но откуда? Ни одна душа не подозревает!»

Ей стоило большого труда сдерживать Джона.