Наконец, посол воротился. Прислонил свою лопату и сказал, осторожно оглядываясь:

— В саду у солнечных часов, и тотчас же! Я вас провожу.

Он зашагал впереди Джона и заметил через плечо:

— Горничная тоже дала мне полкроны.

— Так вы не видели миссис Сэвернейк?

— Не могу знать: их там две было, одна-то горничная, та, что мне дала деньги.

Он остановился и указал на изгородь впереди.

— Вон там, — сказал он коротко и повернул назад.

Джон пошел дальше один. Дыхание в груди спирало, сердце билось неровными толчками. Пение птиц казалось ему оглушительным.

Запах нагретой солнцем хвои смешивался с благоуханием множества цветов. Джон прошел между живых зеленых колонн и увидел Виолу.

С минуту они стояли, глядя друг другу в глаза. Потом Джон ступил вперед и схватил руки Виолы.

— Не можете вы этого сделать! — сказал он невнятно. — Не можете… Невозможно нам быть врозь.

Он не поцеловал ее, только держал руки и смотрел на нее.

— Я не пытался искать вас. Я случайно узнал… сегодня… какой-нибудь час назад. Вы снова захотите быть жестокой? Виола?

Глаза Виолы были полузакрыты, на ресницах висели слезинки.

Джон, не сознавая, что делает, придвинулся ближе… еще ближе… и она оказалась в его объятиях. Отвернув лицо, почти касавшееся его лица, она ждала.

Он наклонил голову и утопил ее губы в своих, и пил их сладость, пока не исчезли из его глаз цветы, деревья, небо, и не замолкло вдруг пение птиц. Чудесная для обоих минута. Они могли целоваться потом тысячу раз, но с этим поцелуем ни один не мог сравниться.

Вокруг сиял и кипел летний полдень. Они были в зачарованном саду, в утраченном людьми Эдеме.

Джон глубоко заглянул в глаза Виолы:

— Полно, разве было это, разве мы расставались? Это нам снился дурной сон, а теперь мы проснулись.

Он уселся у ее ног на поросшей травой ступеньке, прислонив голову к ее коленям. Виола молчала, глядя вниз.

Так, значит, напрасна была вся борьба и усталость, страдания одиночества, пережитая тоска. Один взгляд на похудевшее, измученное лицо Джона — и ее отчаянная решимость, ее храброе самоотречение разлетелись, как дым!

Она прижалась щекой к его густым волосам.

— Что это такое в твоем поцелуе, в твоем прикосновении, что отнимает у меня все силы? — прошептала она. — Джон, если пойдешь мимо моей могилы, когда я буду уже прахом, я и тогда узнаю твои шаги и мой вечный сон будет нарушен.

— Не надо! — взмолился Джон. — Как можешь ты говорить о смерти в такой день, как сегодня?

Он целовал ее губы, целовал до тех пор, пока она не начала протестовать. Тогда он заглушил протесты новыми поцелуями.

И вдруг, продолжая стоять на коленях и крепко обнимая Виолу, спросил:

— Почему ты убежала от меня?

Она уцепилась за свою растаявшую уже решимость, за которую заплатила такой тяжелой ценой:

— Потому что ты так молод…

Она храбро встретила взгляд Джона.

— … А через десять лет я уже… не буду… молода… я не хочу, чтобы ты был связан.

— Связан! А ты полагаешь, без тебя я был свободен? Я был хуже, чем связан, вот что я тебе скажу. Я был как в тюрьме. Так и лежал на том месте, где ты меня бросила связанным, пока ты снова не освободила меня. О, как обидно, что все предстоящие нам впереди годы нельзя прожить в один этот летний день! Ты больше не убежишь от меня! Ты обещала через месяц назначить день нашей свадьбы. С тех пор прошло больше месяца. Скажи же сейчас, когда мы обвенчаемся? — его страстный и требовательный взгляд был прикован к лицу Виолы.