Чип приближался, окликая их издали.

— Сейчас невозможно… — в шепоте Джона была отчаянная решимость, — но мне надо поговорить с вами… я…

— Нет, нет, не надо! — сказала с усилием миссис Сэвернейк. Джон видел, как рука ее невольно поднялась к горлу. Лицо было не видно в тени.

— Отчего не надо? — произнес он с усилием.

В эту минуту подошел Чип.

— Меня задержал Торн. Никак не удавалось от него отвязаться. Чудесное здесь местечко, не правда ли? Не желаете ли, прекрасная маркиза, чтобы я добыл для вас водяную лилию? Я знаю, вы любите достигать недостижимого, иначе вам не пришла бы идея сделать меня общественным деятелем. Одну минуту…

— Сегодня вечером, мне кажется, не хочется недостижимого, — отозвалась тихо миссис Сэвернейк.

«Что это, почудилось мне, или ее голос действительно дрожал?» — сказал себе Джон.

— Отчего же? — спросил он вслух. Ему хотелось снова услышать ее голос.

— Устала. Боюсь, что я слишком стара для экскурсии в область недосягаемого.

Джон подошел совсем близко.

— А я жажду их! — сказал он тихо. — Вы не можете прогнать меня таким образом. Вы должны позволить мне увидеться с вами снова — наедине.

Она не отвечала.

Джона охватило настоящее отчаяние. Он хотел отойти и при этом нечаянно коснулся ее руки, поднявшейся, чтобы поправить шаль. В ту же секунду он остановился и пальцы его сжались вокруг ее тонкой кисти. Он не хотел, не в силах был разжать их.

— Можно мне прийти завтра вечером?

Радость от ее близости бушевала, пела в его крови.

— Да, — сказала, наконец, миссис Сэвернейк почти шепотом, и Джон выпустил ее руку.

Чип, между тем, достал кувшинку и торжественно поднес ее.

Они втроем вернулись в клуб. В ту же минуту, как они вошли в освещенное пространство, Джон с жадным вниманием посмотрел на миссис Сэвернейк.

Она была очень бледна. Сердце в нем возликовало. Исчез невидимый барьер, разделяющий обыкновенных людей, знакомых. Он коснулся ее, он нашел потайной вход, нашел его незапертым.

Больше не было колебаний: он знал теперь, что любит миссис Сэвернейк. И как это он не догадался давным-давно!

Минутами это казалось чем-то нереальным. Но оно уничтожало все, что было реальностью в его существовании.

Мысль о браке еще не приходила Джону в голову. Он жаждал одного: объяснить миссис Сэвернейк, сделать, чтобы она знала.

Рассказать ей все те чудесные, быстро мелькавшие, но незабываемые ощущения, что она вызвала в его душе. Все, все сказать — и смотреть в ее глаза, пока будет говорить, и видеть снова, как дрожат эти изогнутые губы.

В эту минуту он в первый раз мысленно поцеловал ее. До сих пор то, что происходило в нем, было так пугающе непонятно: и только теперь при мысли об этих губах, которые будут дрожать, которых он коснется своими, — страсть вспыхнула в нем.

«Боже! Иметь право целовать ее, видеть, как эти ресницы упадут тенью на щеки, когда их губы сольются, испытать снова трепет прикосновения! Неужели это будет?!»

Его вдруг поразила, как что-то чудовищное, мысль, что миссис Сэвернейк вольна распоряжаться, как хочет, собою, своей жизнью, что она может выбрать не его, а другого — и он бессилен изменить ее решение.

Пока он стоял ожидая, чтобы подъехал ее автомобиль, она казалась ему такой защищенной, недосягаемой, такой далекой от него, словно они находятся на разных полушариях.