Пока он стоял ожидая, чтобы подъехал ее автомобиль, она казалась ему такой защищенной, недосягаемой, такой далекой от него, словно они находятся на разных полушариях. Во всей силе встало перед ним сознание того, как мало может значить человек в жизни другого человека, если его не любят, не нуждаются в нем.

Автомобиль подъехал. Сейчас она уедет — он не может удержать ее!

Миссис Сэвернейк пожелала Джону доброй ночи, улыбнулась ему на прощание и скользнула в автомобиль.

Мир, кружившийся вокруг в какой-то бешеной пляске, вдруг остановился. Чип, предлагавший «заняться ликером и папиросами», казался Джону возмутительным вандалом, ступившим на освященную землю.

Но затем вернулось сознание действительности. Он взял под руку Чипа, согласился выпить ликеру, вел себя некоторое время нормально, — потом снова унесся мыслями к миссис Сэвернейк. Как возмутительно безлично, как оскорбительно равнодушно было ее прощание с ним!

И, как назло, Чип всю дорогу говорил только о миссис Сэвернейк.

Джон вдруг стал мысленно высчитывать, сколько времени прошло с того вечера после возвращения его из Парижа, когда Чип сказал ему о своей любви. Два… нет, три месяца. В сегодняшних излияниях Чипа чувствовалось безграничное смирение, бескорыстное восхищение преданного влюбленного. Как непохожи они с Чипом! Джон чувствовал ревнивую боль.

Ему ужасно хотелось спросить Чипа, знает ли миссис Сэвернейк о его любви к ней. Но не хватало духу.

Чип мог предложить ей так много: имя, богатство, свою стойкую преданность. Чип умел любить, беречь и окружать заботами. А он, Джон, мог дать так мало… Острое чувство унижения охватило его.

В глазах многих он был тем человеком, кому Кэролайн Кэрлью «дала отставку». Что думала миссис Сэвернейк об этой постыдной истории?

Лицо у Джона горело. Только в этот час он впервые по-настоящему ненавидел Кэролайн, словно объявившую всему свету, что он, Джон, немного стоит.

Чип промолвил:

— Я, кажется, здорово надоел тебе? Ни с кем, кроме тебя, я об этом не могу говорить. А иногда поговорить — такое облегчение. Не зайдешь ли ко мне выпить чего-нибудь?

Джон отказался. Ему хотелось остаться одному. Уже простившись, он вдруг решился и сказал с усилием:

— Мне следует сказать тебе… Видишь ли… я тебе дал говорить, а, может быть, это нечестно с моей стороны… потому что… я тоже люблю ее.

Чип стоял прислонясь к дверцам автомобиля.

— Я так и думал. Догадался сегодня вечером. Но все у меня нелепо выходит… Мне хотелось, чтобы ты знал… что же, я, конечно, никогда не мог питать надежд… она и не взглянула бы на меня… Я только не знал, известно ли тебе… вот и все.

Он остановился.

— Увидимся завтра в клубе за ленчем. Всего хорошего. До свиданья.

— Всего хорошего!

Джон поехал дальше с ощущением неловкости перед Чипом, чьи прямота и благородство оставались неизменными при любых обстоятельствах. За этой мыслью пришла другая: а что, если и она разглядела Чипа? У Джона перехватило горло от испуга.

Он повернул и поехал к дому миссис Сэвернейк. Одно окно светилось. Не в ее ли комнате?

Стараясь сохранять спокойствие, Джон остановил автомобиль. Где-то часы пробили полночь. Новый день начинался. Принесет ли он ему счастье?

Он поехал дальше по опустевшей улице домой. Стараясь не шуметь, добрался до своих комнат.

На столе отдельно от других писем лежала записка старшего представителя по партии в Палате общин… Речь шла о Фельвуде. Джона любезно поощряли баллотироваться и предлагали помощь.

Джон медленно вертел в руках письмо. Фельвуд казался теперь чем-то таким пустячным, ненужным…

То, что произойдет завтра… нет, сегодня — вот единственное, то важно для него.