– В языке… – растерянно сказала я. – Знаешь, мне это раньше и на ум не приходило…

И я присела на трюмо.

– Какой язык имеешь ты в виду? – спросил он.

– Да тот, на котором мои герои будут понимать друг друга! Я вдруг сообразила – те из них, что владеют, скажем, немецким, вовсе не говорят по-французски. И наоборот. А Мач – тот вообще знает только латышский язык! Что же делать? Может, попросить какого-нибудь универсального переводчика послать туда своего двойника?

Ингус рассмеялся.

– А ты сама хоть слово по-французски знаешь?

– Знаю наизусть первый куплет «Марсельезы»! – гордо ответила я.

– Это хорошо, «Марсельеза» тебе там очень даже пригодится, – одобрил он. – По-немецки?

– «Хенде хох!» и «Гитлер капут!»

– Хм-м… По-польски?

– Еще меньше.

– Тяжелый случай! – притворно запечалился окаянный путис. – Придется тебе, видно, на ходу всю эту лингвистику осваивать и писать свою повесть на четырех, а то и более, языках одновременно! И продавать ее в комплекте с четырьмя словарями. Это будет тягомотно, зато познавательно.

– Ингус, я ни минуты ждать не могу! – решительно предупредила я. – Уже позвал рожок. Уже стучат копыта серого коня!

– А раз так, то тебе остается один выход – писать сказку.

– Ты спятил… – горестно вздохнула я. – Я уже всем сказала, что пишу исторический роман!

– В сказке герои обходятся без переводчика, – сразу привел он самый главный аргумент. – Да и веселее получится. Представляешь – сказка с чудесами! Сказка про свободу! Про свободу и любовь, про любовь к свободе и про свободную любовь! Ты же всю жизнь о такой сказке мечтала! Ну, так в чем же дело?

Я упрямо молчала, не желая соглашаться. Видно, чьи-то лавры великого историка не давали мне покоя… А душа уже неслась навстречу похождениям и чудесам, а в плечо уже ткнулись ласковые губы тонконогой гнедой кобылки, а косы я привычным движением обвила вокруг головы…

Восторг наполнил душу, в ушах возник и пронесся шорох высокой сухой травы о конские ноги…

И мы уже оказались в комнате, и мой палец уперся в кнопку компьютера, и щелкнуло, и на мониторе пошла мельтешить вся автобиография моей «четверки»…

– Садись, пиши! – приказал Ингус. – На чем мы там остановились?

– По косогору, поросшему ромашками… – неуверенно сказала я. Было до этих слов еще что-то странное, непонятное, чего я не задумывала, а мои герои – не понимали. Что-то с ними без меня сотворилось такое…

– Да пиши же ты! – прикрикнул Ингус. Но я помотала головой.

Что-то с Мачатынем и Качей было не так…

Жар охватил колени и стремительной змеей взвился в девять витков до самого подбородка. А потом как нахлынул, так и спал.

Тогда девушка открыла глаза. И удивилась примерно так же, как ее несостоявшийся жених.

Она была вовсе не на опушке, а посреди круга из священных камней. А точнее сказать – почти возле главного камня, светлого и плоского, на котором могло бы улечься по меньшей мере два человека.

– Не бойся, миленькая, не бойся, – прозвучал справа голос – грудной, полнозвучный и даже задушевный. – Мы тебя пугать не хотели. А только иначе заполучить сюда ночью не могли.

Кача повернулась – и дыхание у нее захватило. Ей улыбалась молодая смуглая женщина, одетая в темно-коричневую рубаху до колен из тонко выделанной замши, в меховую безрукавку, с ожерельем из звериных клыков и еще какими-то странными штуковинами на шее.