Бородин узнал Анну Мироновну сразу.

— Мама Хабарова? Здравствуйте. И извините великодушно — имя ваше и отчество запамятовал. Садитесь. Слушаю вас.

Анна Мироновна очень коротко передала Бородину содержание утреннего разговора с Кравцовым.

— Прошу вас, Евгений Николаевич, помочь мне в следующем: узнать точный диагноз, поймите — я врач, и для меня это важно. Кроме того, я — мать и потому хочу получить возможность попасть к Виктору. Скорее всего, мои медицинские познания Виктору не нужны, но, согласитесь, быть около сына, когда ему плохо, — мое право. Вот, собственно, и все, о чем я хлопочу.

Бородин выслушал Анну Мироновну и, не произнеся ни одного утешающего или вообще какого-либо слова, вызвал секретаря.

— Варвара Адамовна, отложите все дела и сейчас же выясните, можно ли связаться с гражданской больницей шестой точки. Если можно, соедините меня с главным врачом.

Срочно. Если нельзя, вызовите начальника точки, пусть он подключится к больнице. Я буду разговаривать через него. Пока все.

Секретарь вышла.

Анна Мироновна спросила:

— Евгений Николаевич, мне можно узнать, что, собственно, произошло?

— Почему ж нельзя? Можно. Виктора Михайловича понесло на шестую точку за Аснером. Полетел, извиняюсь, в качестве извозчика, на связной машине. Между прочим, никто не просил его, проявил собственную инициативу. Ну, а там… Как это бывает… отказ двигателя на малой высоте. Внизу — населенный пункт. Сел, увертываясь от домов, хорошо сел, но места не хватило…

— Мне кажется, вы осуждаете Виктора?

— Я осуждаю?! При чем тут — осуждаю? Я переживаю, я… Эх, Анна Мироновна, Анна Мироновна, плохо вы обо мне думаете… Мало ему опытных машин, мало ему экспериментальных полетов? Не могу этой жадности понять: летать, летать, летать на чем попало, куда попало, когда попало… Ладно бы, мальчик ваш Виктор Михайлович был, ладно бы, начинающий, а то ведь солидный человек…

Анна Мироновна, слушая Бородина, ловила каждую интонацию его густого, уверенного голоса, и вместе с тем воображение ее рисовало падающий самолет, маневрирующую между домами игрушку-машину, вихрь снега над местом касания колес о землю. Картина эта шла как бы наложением по лицу Бородина и не мешала ей видеть, как постарел Евгений Николаевич, какими тяжелыми сделались его щеки, какие нехорошие мешки набухли под глазами. Наверное, страдает гипертонией. Все, о чем думал Бородин, что пытался скрыть за умышленно грубоватым текстом речи, все было изображено на его лице, не умевшем лукавить.

Неожиданно Анна Мироновна перебила Бородина:

— И все-таки, Евгений Николаевич, как я понимаю, вы не одобряете Виктора. Ну, а если бы не он полетел за Аснером, то на этой же машине послали бы кого-нибудь другого? И все бы случилось с тем, другим?

— Ну, мама! Вы меня опять поражаете! Слушайте, я в бога не верю, но, когда смотрю на нас, невольно думаю; да что она — святая?..

На настольном коммутаторе Бородина вспыхнула контрольная лампочка. Оборвав себя на полуслове, Евгений Николаевич поднял трубку. Послушал, потом сказал:

— Сурен Тигранович, вас беспокоит генерал Бородин. Разрешите узнать, в каком состоянии находится полковник Хабаров.

Мельком взглянув на Анну Мироновну и увидев ее Заострившееся, разом утратившее живость лицо, Бородин щелкнул тумблером на коммутаторном щитке, переводя аппарат на громкоговорящую связь. Анна Мироновна, не ожидавшая услышать голос собеседника Бородина, даже вздрогнула, когда в кабинете Бородина прозвучал вдруг отчетливый голос далекого Сурена Тиграновича:

— Дарагой товарищ гэнэрал, я, конечно, польщен тем, что вы знаете мое имя и отчество, я гатов вам выдать полную информацию, но прашу учэсть на будущее: вы четвертый гэнэрал, который отрывает меня отдела, не считая других отвэтствэнных товарищей…

— Простите, Сурен Тигранович, но беспокойство, которое проявляют многие товарищи, свидетельствует лишь об одном: Хабаров — очень дорогой всем человек, очень нужный нам, очень хороший…

— И все вы тоже очень хорошие, я думаю, люди, сомнэваетесь, как справится наша малэнькая, провинциальная больница с отвэтствэнной задачей? Понимаю.