Это было… Это было две недели назад.

Теперь, лежа в постели и прислушиваясь к ночным шорохам пустой квартиры, мать снова и снова вспоминала тот неприятный вечер.

Когда экипаж ушел, Витя растянулся на диване и стал перелистывать рыжий том «Швейка». Мать не могла объяснить, откуда она эта знает, но знала точно: если Витя читает «Швейка», значит ему плохо.

Потом Витя позвонил по телефону. Мать посмотрела на часы и запомнила: было половина первого. По пустякам в половине первого ночи не звонят даже близким знакомым.

— Простите за беспокойство, Вадим Сергеевич, я все время думаю о программе. И мне кажется, мы допускаем ошибку…

Что отвечал Вадим Сергеевич, мать, естественно, не слышала.

— Нет, — сказал Виктор, — нет, с этим трудно согласиться… Ну потеряем месяц, пусть два месяца… В правительстве должны понять…

Потом он долго слушал Вадима Сергеевича. И снова возразил:

— Нет, нет, я все равно не согласен… А если мы людей потеряем?

И опять была долгая пауза.

— Ну, а что Углов?.. Я никогда не позволю себе сказать ничего плохого о коллеге. Но почему вы вдруг стали считать, что мнение Углова имеет какую-то особую, исключительную ценность?

И снова после паузы:

— Неубедительно. Совсем неубедительно, Вадим Сергеевич. Только очень ограниченные люди любят повторять: «Все не в ногу, один ты в ногу». Чепуха! Что? Примеры? Да сколько хотите: Джордано Бруно. Годится? А Циолковский? Подойдет? Почему же схоластика? Извините, это как раз самая реальная жизнь, а не схоластика…

Хабаров говорил долго.

Мать чувствовала: Витя сдерживается, старается быть не слишком резким.

— Так разве я о себе пекусь? Меня дело беспокоит… Ну, как знаете, как знаете… Может быть, вам действительно виднее, хотя, честно говоря, я в этом совсем не уверен… Может быть… Простите, что потревожил. Спокойной ночи, Вадим Сергеевич.

Да, это было две недели назад… Точно — две недели.

И все это время мать старалась не думать о телефонном разговоре, а теперь вспомнила.

Думать. Не думать. Усилием воли забывать. И вспоминать против собственного желания. Молчать. Не спрашивать. Улыбаться, когда совсем не весело. Думать. Не думать. Ничего не сделаешь — все это обязанности матери, если ее сын летчик, если он служит на аэродроме, если у него такая жизнь и другой он не хочет…

Мать посмотрела на часы. Было четверть двенадцатого. Она надела очки и попробовала читать. Буквы складывались в слова, из слов медленно выстраивались фразы, но ей никак не удавалось увидеть написанное. Мысли раздваивались: лес, изображенный в книге, не имел ни цвета, ни запаха, никаких заметных ориентиров, это был совершенно абстрактный лес; буква «л» плюс буква «е» плюс буква «с». Лес напоминал алгебраический пример: Л + Е + С =… Зато она видела: маленький Витя бежит по зеленой полянке и что-то отчаянно громко выкрикивает. Когда это было? Да, пожалуй, уже больше тридцати лет назад. Где? Кажется, в Удельной. Витя нашел тогда ежика. Ежик сидел под елкой и фыркал. Вите очень хотелось взять ежика и было боязно — уколет. Витя бежал за помощью к маме…

Лес. Израненный, посеченный осколками, прозрачный, сильно обугленный. Мать еле брела сквозь этот фронтовой лес, тяжело опираясь на чье-то плечо. Ей повредило руку. Кажется, серьезно. Она это понимала лучше, чем кто-либо другой, и все-таки пыталась улыбаться, говорила: «Если уж врачу достается, то достается как следует…»

Лес. Снова пригородный, несерьезный, дачный лес.