Хабаров протянул пачку «Примы». Вадим Сергеевич взял сигарету, сунул в рот, но прижечь забыл.

— Ругаете? И правильно. Дошли — колесами разбрасываемся. Черт знает что! Этого я никак не ожидал, в мыслях ничего подобного не держал…

— Вадим Сергеевич, а почему вы не спрашиваете, какое общее впечатление оставляет машина?

— Общее впечатление? При чем тут общее впечатление?..

— При том. Машина-то получилась хорошая, даже очень хорошая. Правда, в заключение я запишу замечаний больше, чем Углов, но в принципе я совершенно уверен — этому аппарату жить долго.

— Что вы меня успокаиваете? Машина, машина, машина! Я сам знаю, какая машина! Только сейчас меня надо не по волосам гладить, а по голове бить…

— Перестаньте самоедствовать, Вадим Сергеевич. Это не ваш стиль. И если уж вам так хочется критики, пожалуйста…

— Давайте! Давайте, давайте, чего же вы замолчали?

— Так вот: сила этой превосходной машины прежде всего в запасе ее неиспользованных возможностей. Вы еще пересчитаете аппарат под другие движки, вы еще, вероятно, замените крылышки, вы еще будете заниматься модернизацией корабля, и тогда, тогда на свет божий вылупится то, что надо…

— Значит, вы считаете, что в сегодняшнем состоянии это не машина, а скорее полуфабрикат?

— Почему? Вы нашли великолепную схему. И не думайте о чепухе. Плюньте на бракованную стойку.

Вадим Сергеевич вспомнил наконец про сигарету и раскурил ее. Затянулся, пустил дым и сказал:

— А вы все-таки ужасный человек, Виктор Михайлович. Как это у вас всегда получается: уж если ударите, то обязательно по больному месту. И почему-то почти всегда оказываетесь правы.

— Наверное, потому, Вадим Сергеевич, что я от рождения очень талантлив.

— Вы это серьезно?

— Какие могут быть шутки…

— Мне бы да вашу самоуверенность, хотя бы половину.

— Не скромничайте, Вадим Сергеевич…

— Значит, вы утверждаете, что машину следует реконструировать, и в таком духе напишете заключение?

— Нет, такого заключения я не напишу.

— Почему?

— Пока у меня нет сколько-нибудь серьезной позитивной программы. А вы же знаете, я считаю безнравственным и бессмысленным критику ради критики. Я уже давно усвоил: разругать можно все на свете. И это всегда легче, чем предложить что-нибудь путевое. Я напишу превосходное заключение. Правда, без восклицательных знаков. А вы плюньте на подробности и не занимайтесь самогрызом…

На этом они расстались.

Летчик ушел писать отчет о полете, а Генеральный поехал в конструкторское бюро.

Машину затащили на стоянку, вывесили на мощных гидравлических подъемниках и начали лечить.

Все шло своим чередом, как и должно идти на испытательном аэродроме. Ведь машины, как дети, рождаются в мучениях. И если испытания нового образца летательного аппарата проходят слишком гладко, что хоть и редко, но иногда все же случается, жди большой беды…

Глава вторая

Сияющей, невесомой пеной вздыбились над землей облака. Караван за караваном, утомленные, неспешные, едва заметно двигаясь, плывут они в голубом праздничном небе. Плывут, поминутно меняя свой облик, — из сахарных башен выходят белые слоны, и вот уже слоны превращаются в циклопических медведей, сталкиваются с немыслимым фрегатом, рушатся и принимают очертания горбоносого старика, нахлобучившего по самые брови тяжеленную горскую папаху.

Мощно-кучевые облака — облака хорошей погоды.

Только, приближаясь к их бескрайним стадам, даже летчики-истребители потуже затягивают плечевые ремни.