Знаю, Вам сейчас тошно. Знаю, не все в большом сером доме приветствуют Вас так же радостно, как месяц назад. Но Вы не поддавайтесь! Когда я сказал про сороковку — престижная машина, — я имел в виду не Ваш престиж. Вы слишком много и хорошо поработали, чтобы Ваш авторитет в авиации можно было зачеркнуть или хотя бы поколебать одной неудачей. Я имел в виду престиж тех, кто не строит самолетов, а только докладывает об очередных успехах; я имел в виду Ваших постоянных спутников за столом президиумов, что взяли себе в привычку раскланиваться за Вас, когда, как принято говорить, «зал гремит овациями». Надеюсь, Вы поняли меня правильно.

Летчик остановился и долго глядел вдаль. Он думал: «Писать или не писать?» История была длинной и запутанной. С год назад Генеральный устроил перевод своему заместителю Илье Григорьевичу Аснеру в министерство. Перевод был почетный. С прибавкой в окладе, с громким названием Главный специалист… Но все чувствовали — Генеральный и заместитель не поладили. Аснер был талантливым инженером и очень деятельным руководителем, он снимал с Генерального все повседневные заботы: доводку машин, переговоры со смежниками, проталкивание и пробивание. Но у Ильи Григорьевича был нелегкий характер — резкий, взрывчатый. И все началось с пустяка. Ведущий инженер принес на подпись Аснеру полетный лист.

— С Генеральным согласовано, но его сейчас нет, — сказал ведущий. — Вы подпишете, Илья Григорьевич?

— А почему заменили второго пилота? — спросил Аснер.

— Володин приболел, поставили Бокуна…

— Бокун на это задание не полетит.

— Но Генеральный не возражает….

— А я возражаю. Бокун не знает машины, не знает оборудования, и вообще он не допущен к такой работе. Ах, вы не согласны? Прекрасно! Ну и пусть Генеральный вам подписывает. Все, ступайте.

Были и другие стычки. Однажды, выведенный из себя упрямством Аснера, Генеральный спросил:

— Илья Григорьевич, кто, в конце концов, здесь все-таки старший — вы или я?

Спрошено было при людях, на совещании. И Аснер незамедлительно ответил:

— К сожалению, вы… Генеральный обиделся всерьез.

С тех пор как Аснер ушел в министерство, из бюро исчезла главная сдерживающая сила и заметно разладились многие звенья хорошо сработанного исполнительного аппарата.

Летчик взял ручку и быстро написал:

И еще. Плюньте на самолюбие, Вадим Сергеевич, верните Аснера. С ним Вам будет в сто раз легче и в тысячу раз спокойнее.

Вот и все. Написал и чувствую облегчение, хотя могу вполне отчетливо себе представить, как Вы будете недовольны этим письмом.

Но я рассчитываю на Ваш великолепный здравый смысл.

Не можете Вы всерьез думать, что я способен ликовать, доказав свою правоту ценой жизни товарища, собрата своего — испытателя. Пусть я не слишком хорош по-человечески, но и не настолько плох. Не можете Вы не согласиться, что надежность всей конструкции в идеале должна быть не ниже, чем надежность каждого ее звена.

Не можете Вы не понимать, что даже у самого гениального Генерального бывают и промахи, и слабости, и упущения…

Можете располагать мной. С уважением…

— И он расписался своим четким прямым почерком.

Хабаров отправил письмо заказной авиапочтой и старался больше о нем не думать.

Три дня подряд он ожесточенно купался и загорал. Виктор Михайлович хорошо плавал и с удовольствием подолгу не вылезал из моря. Выбравшись из воды, испытывая приятное чувство легкости во всем теле, и ласковый озноб кожи, и тупую расслабленность в руках и ногах, Хабаров с наслаждением жарился на солнышке, вовсе не замечая окружающих.