Хабаров уже начал первый разворот, когда услышал:

— Гайка, я — восемьдесят четвертый, благодарю за сопровождение и помощь.

Виктор Михайлович ничего не ответил, замкнул круг над аэродромом, приземлился и порулил на стоянку. Он хотел пройти к восемьдесят четвертой — интересно было посмотреть на самолет и на незнакомого летчика, — но Хабарова отвлекли: позвали взглянуть, на только что отлаженный тренажер.

На земле лежали рельсы. По рельсам каталась тележка. К тележке было прикреплено пилотское кресло.

Изменяя величину порохового заряда в специальном патроне, тележке можно было сообщать большие или меньшие перегрузки.

Пришел врач, наблюдавший за отладкой тренажера. Спросил:

— Ну как? Нравится коляска?

— Ничего. Симпатичный катафалк, — сказал летчик.

— Ты это брось — катафалк! Вот сделаем пробы, убедишься, что все в порядке, так тебе не то что бочка, а сам черт не брат будет.

— Я готов, — сказал летчик.

Врач повел его в кабинет. Измерил кровяное давление. Выслушал. Записал показания в журнале. И они снова вернулись к тренажеру.

Хабаров уселся в кресло, туго затянулся привязными самолетными ремнями, уперся ступнями в педали. Левую руку положил на упор, специально по его настоянию приваренный к переднему обрезу кабины. Правой рукой Виктор Михайлович обхватил ручку управления.

— Удобно? — спросил врач.

— Вроде нормально, — сказал Виктор Михайлович.

— Заложен патрон на перегрузку шесть, — сказал врач.

— Хорошо.

— Готов?

— Готов.

Врач приказал включить приборы, велел всем отойти на рабочие места. Выждал. Оглянулся вокруг и скомандовал:

— Приготовиться! — и сразу же: — Давай!

Хабаров нажал на пусковую кнопку. Почувствовал, как его резко толкнуло в спину и понесло вперед…

Пробежав положенное число метров и потеряв скорость на специальном тормозном устройстве, тележка остановилась. Виктор Михайлович расстегнул ремни и стал выбираться из кабины. Подошел врач:

— Ну как?

— Ты знаешь, я ожидал большего. Ничего особенного… — и очень буднично, по-деловому сказал: — Надо бы, доктор, замедлитель поставить…

— Замедлитель чего? — не понял врач.

— Сейчас взрыватель соединен напрямую: я нажимаю на кнопку, он срабатывает. Так? А надо: я нажал, он молчит. Проходит сто секунд, и вот тогда — трах! Как на настоящей бочке. Имитировать так имитировать. В конце концов ведь не перегрузка самое неприятное, а ожидание, тем более сто секунд! Это будь здоров как много…

— Пожалуй, ты прав, — сказал врач. — Сегодня же скомандую спецам, пусть сделают.

Виктор Михайлович поговорил еще с техниками, обслуживавшими тренажер, и, не дожидаясь, покуда обработают пленку (весь эксперимент фиксировался самописцами и кинокамерой), пошел в летную комнату.

Хабаров еще не успел переодеться, когда дежурный вахтер вызвал его в коридор. В Центре существовало неписаное правило: в комнату летного состава допускались только свои. А в коридоре Виктора Михайловича ждал посторонний.

— Слушаю вас, — сказал Хабаров, вглядываясь в молодого старшего лейтенанта. Парень выглядел лихо — франтовато сшитая форма, сияющие пуговки, свежие, без единой помятины… погоны, новые знаки различия.

— Я с восемьдесят четвертой, — сказал старший лейтенант, — моя фамилия Блыш. Пришел лично спасибо сказать и все такое…

Виктор Михайлович протянул руку летчику:

— Хабаров.