Когда Корделия шла по коридору к спальне внука, держась рукой за стену, чтобы не упасть, она внезапно поняла: что-то изменилось. Было очень тихо.

Корделия постучала в дверь. Нет ответа. Она постучала еще, на этот раз погромче. Каждый стук болезненно отзывался в ее голове.

Наконец она открыла дверь и осторожно заглянула в темную комнату. Кровать Криса была не застелена, везде валялась одежда и компьютерные диски. Никаких следов Криса. И собаки тоже. Он, должно быть, вывел Коди погулять. Выскользнул из дома сразу же после того, как закончил говорить по телефону. Слабое гудение доносилось только от светящегося монитора компьютера. Корделия подошла поближе и увидела, что он что-то напечатал… на экране… и это что-то не было, как она сперва подумала, началом его домашнего задания.

"Дорогой папа!

Я не могу жить с тобой. Не стану осуждать тебя, если ты возненавидишь меня за это. Просто не могу находиться между вами. Не ищи меня. Я позвоню как-нибудь, чтобы ты знал, что со мной все в порядке.

Крис.

P.S. Коди со мной. Не беспокойся".

Корделия бросилась в гостиную. Белый плюшевый ковер, в котором утопали подошвы, казалось, не давал ей побыстрее подойти к телефону, стоявшему на столике рядом с глубоким кожаным диваном.

Подросток. Совсем один в городе. С ним может случиться все, что угодно.

Она почти набрала номер Грейс, но передумала. Сначала надо позвонить в полицию. А потом уже ехать к Грейс, рассказать ей прямо о том, что случилось, успокоить ее.

Даже теперь, когда самообладание покинуло Корделию, как ускользает из-под ног ледяная дорожка, она твердила себе: "Все, да, все будет хорошо!" Разве не удавалось ей до сих пор сделать так, что все шло как по маслу и всем было хорошо? И если в последнее время ее жизнь вроде бы пошла не в ту сторону, что ж, просто надо позаботиться, чтоб она вернулась в прежнее русло. Потому что если не верить в себя, в свои возможности делать добро, для чего же тогда вообще жить!

21

– Крис… Он, кажется, убежал.

Грейс вглядывалась в лицо матери, пытаясь обнаружить на нем признаки паники. Та продолжала говорить о Крисе, что-то о записке, оставленной на компьютере, и Грейс почувствовала, что не столько слушает мать, сколько позволяет убаюкивать себя размеренным звучанием ее голоса.

– Ты, должно быть, что-то не поняла, – сказала Грейс.

– Я умею читать не хуже тебя. – Лицо Корделии вдруг осунулось, и на гладкой запудренной коже проступили крошечные морщинки. – Грейс… Я не хотела пугать тебя. Однако есть все основания думать, что Крис всерьез не собирается возвращаться домой – к тебе или Уину. Господи, ты впустишь меня в дом или заставишь стоять здесь всю ночь?

Грейс внезапно осознала, что мать все еще стоит в коридоре – на ней было пальто, красивый шарф с цветочным рисунком завязан под подбородком. Когда та вошла в квартиру, ее присутствие сразу стало ощущаться: Грейс показалось, будто хозяйкой здесь стала Корделия, а она – лишь гостья.

В гостиной мать осторожно опустилась в глубокое кресло, стоявшее напротив дивана. Она выглядела уставшей и более того – больной.

Властная и упрямая, она скорее умрет от головной боли, чем проговорится об этом хоть единой душе. По ее представлению, признать себя больной означало выказать малодушие.

– Кофе или чай? – спросила Грейс. – Честно говоря, ты выглядишь так, что тебе не помешает рюмка бренди.

Что-то трепыхалось у нее в груди, словно мотыльки и бабочки, которых она в детстве зажимала в ладошках. Нельзя поддаваться отчаянию. Надо вести себя естественно, изображать хозяйку дома, а иначе это что-то внутри нее вырвется наружу.

– Спасибо, ничего не нужно.