— Я просто спросил. — Боясь оторвать глаза от прилавка, Кряжин ощущал на своём лице любопытные взгляды женщин. Проклиная лужёную глотку горластой труженицы торговли, он ощущал, как по пересохшему от волнения горлу медленно скатывается вниз горячий сухой комок, и уже горько сожалел, что затеял эту глупую эпопею с подарком.

— Странный вы какой! — не понижая голоса, возмущённо выдохнула та. — То дай, то возьми назад, то длина не подходит, то ширина — такое ощущение, что вы не трусы выбираете, а корову.

— Я просил сороковой, а на ценнике — сорок восемь, — вяло попытался огрызнуться Кирилл.

— За сороковым езжайте в «Детский мир», — не осталась в долгу продавец, — у нас женская галантерея, а не отдел белья для подростков.

Оказавшись за дверями очередного магазина, Кряжин провёл тыльной стороной ладони по лбу и ощутил, как рука покрылась влажной испариной. Нет, такая нагрузка не для него: чулки, бельё и прочую абракадабру Марья пусть покупает сама. Глядя на элегантно одетую жену, он не мог представить, каких трудов ей это стоило. Что ни говори, а резиночками и ленточками должен заниматься слабый пол, потому что нервная система сильного для такой нагрузки не предназначена.

— Может, не нужно было так? Вдруг он обидится и не вернётся, как же ты без него будешь? — Поправив выбившийся завиток на виске, Нина сочувственно заглянула Марье в лицо и, блеснув круглыми стёклышками очков, слабо улыбнулась.

— Ты думаешь, не вернётся? — Рука Марьи невольно дрогнула.

Сорвавшись с крючка, капроновая петля молнией скользнула вниз, и на чулке, туго натянутом на перевёрнутый гранёный стакан, появилась длинная прозрачная дорожка.

— Тьфу ты! — Прикрыв глаза, Марья с трудом сглотнула горький ком, подступивший к самому горлу, и, отодвинув от края стола нехитрое ремонтное сооружение, прикусила задрожавшие губы. — Что ему ещё было нужно, скажи, Нина, что?! — с обидой проговорила она и, сморщившись, негромко всхлипнула.

— Может, ты что не так поняла? — Зажав плотную льняную ткань между указательными и большими пальцами рук, Нина свернула из уголка кухонной скатерти узкую продолговатую трубочку.

— А что тут можно не понять? — шумно вобрав в себя воздух, Марья на несколько мгновений задержала дыхание и, взяв себя в руки, медленно выдохнула. — Самое противное, что он сказал правду.

— Какую ещё правду?

— Мне всегда хотелось заполучить Кирюшу, но я была для него нулём, пустым местом, кроме своей Шелестовой, он не желал никого замечать. Это было наваждением, — улыбаясь сквозь силу, Марья старалась не расплакаться, — для него на Любке сошёлся клином белый свет, а я всегда была лишней. Когда он пришёл в наш дом свататься, я должна была ему отказать, потому что знала, что он — не для меня, но я согласилась.

— Зачем же ты соглашалась, если знала наверняка, что он любит другую? — Длинные пальцы Нины замерли, и, раскрутившись, льняной рулик выскользнул у неё из рук.

— Мне казалось, пройдёт какое-то время, всё утрясётся, уляжется. Но стало только хуже: раньше он меня не замечал, а теперь и вовсе возненавидел.

— Какой же он подлый! — не скрывая своей неприязни к Кириллу, гневно произнесла Нина, и её голубые глаза яростно блеснули за круглыми стёклышками дешёвеньких очков. — Он не должен был с тобой так поступать. Если бы ты только знала, что они с отцом задумали…

— Даже если бы и знала, ничего бы это не изменило, — устало перебила подругу Марья.

— Как это? — опешила та.