— С кем? — От неожиданности Кирилл чуть не поперхнулся. Впервые за четыре года, не скрываясь и ничего не боясь, жена произносила имя своей соперницы.

— С Любкой, у которой, по твоим словам, от тебя сын? Или я что-то путаю, и она нагуляла ребёночка от кого-то ещё? — От пренебрежения, с которыми она произнесла любимое имя, Кирилла передёрнуло.

— Не смей трепать её имя! — гневно выпалил он, но тут же осёкся и опустил глаза.

— Всё, представление окончено? Или ты ещё не всё рассказал мне о своей великой любви? — Скрестив руки на груди, Марья с вызовом смотрела Кириллу в глаза, и который раз за сегодняшний день он вынужден был первым отвести взгляд.

— Ты не веришь мне, я знаю, и у тебя есть на это основания, — потерянно прошептал он, и, глядя на его опущенную голову, добрая душа Марьи невольно дрогнула. — Но я люблю тебя, иначе бы ни за что не вернулся обратно. Наверное, для того, чтобы заслужить твоё доверие, мне потребуется много времени и сил, но я готов ждать, потому что такую, как ты, я больше не встречу нигде и никогда. — Презирая себя за лживость и слабость и ненавидя Марью за то, что она поставила его в положение жалкого просителя, он подошёл к ней вплотную и, наклонившись к её лицу, коснулся губами лба. — То, о чём ты говорила, в прошлом: никакой Любы больше не будет, потому что никто, кроме тебя, мне не нужен.

Подняв глаза, Марья всмотрелась в лицо мужа, но в его глазах было столько боли, преданности и любви, что усомниться в его словах было сложно. Рассудок советовал ей не спешить, но глупое сердце не слушалось холодного разума и, позабыв обо всём на свете, тянулось к единственно дорогому и любимому человеку.

— Это правда? — Широко распахнув ресницы, она несмело улыбнулась.

— Конечно, правда.

Под чистым взглядом Маши Кряжин смешался и, боясь выдать себя, прижал голову девушки к своему плечу. Уткнувшись в её волосы, он молча закричал от боли: чего бы он сейчас ни отдал, лишь бы обнимать ту, другую, жёлто-зелёные глаза которой стояли перед ним и днём и ночью. Проводя щекой по светлым волнам вьющихся волос и шепча несбыточные обещания, Кряжин искренне хотел быть честным, но заранее знал, что ни одно из своих слов он сдержать так и не сумеет.

* * *

Начало декабря шестьдесят пятого выдалось хмурым и слякотным. Касаясь ватными боками вылинявшего шифера крыш, тяжёлое влажное небо сеяло мелкой муторной пылью, осаживая тёмный снег заледенелых свалявшихся сугробов к земле. Занемев от пронизывающего сырого ветра, знобко перестукивались ветки тополей; кряхтя скрученными артритом суставами, жаловались на непогоду старые липы, и, вызвенивая тусклую однообразную мелодию, мотались на балконах насквозь пропитанные водой заледеневшие бельевые верёвки.

Мелкая водяная крупа сеяла то дождём, то снегом, и, сливаясь с небом, треугольники крыш исчезали, растворяясь в неясной серой мути, оставляя на виду только тёмные прямоугольники фасадов, таращившихся на свет угрюмыми провалами слепых окон. С козырьков подъездов свисали подмёрзшие за ночь острые карандашики длинных тоненьких сосулек, а под ногами, чавкая мутной ледяной кашей, ползли не то ручьи, не то потоки непроваренной, перемешанной с грязью манной крупы.

Марья вытащила из таза с водой длинную полосу оконной бумаги, уложила её на подоконник и, старательно расправив по всей длине, принялась водить по её поверхности куском размякшего хозяйственного мыла. В отличие от добротного родительского дома в Озерках, московская квартира с погодой не спорила: чтобы не задохнуться от духоты, летом приходилось держать окна и балконную дверь открытой настежь чуть ли не круглосуточно. Зато зимой, когда за стёклами завывал холодный, пронизывающий до костей ветер, тепло из дома испарялось, уплывая на улицу через щели в полах и зазоры оконных рам.