Перепугавшись до полусмерти, она бросилась в коридор, соединяющий кухню с прихожей и, рванув дверь ванной, облегчённо выдохнула: живой и невредимый, Мишанька по-прежнему сидел в воде и, сосредоточенно ковыряя в носу, о чём-то размышлял.

— Ты почему перестал петь? — не удержавшись, Люба взглянула на него с укором, но, словно не слыша её слов, сын молчал. — Мама чуть с ума не сошла. — Переходя на понятный малышу язык от третьего лица, Люба готова была нашлёпать шутника по мыльной попе и расцеловать от радости в обе щеки.

— Это неправильная песня, я её больше не стану петь, — глядя на мать, неожиданно выдал он.

— Чем же она неправильная? — присев на край ванны, Люба потрогала воду и, убедившись, что всё в порядке, обтёрла ладонь полотенцем.

— Здесь всё про маму да про маму, а про папу ни разочка нет, это нечестно, — непосредственно подытожил юный критик. — У меня папа умер, но ведь папы умерли пока не у всех, у других мальчиков они ведь есть. Я видел, как за Геной Фёдоровым один раз папа приходил. И за Сашей Крюковым тоже, — после недолгого раздумья неуверенно добавил он. — Они пока не умерли, как мой, но я Гене с Сашей сказал, что они тоже обязательно скоро умрут, — ни на секунду не усомнившись в своей правоте, непосредственно заметил он. — А наш папа насовсем умер? — Огромные тёмно-карие глаза впились в лицо матери, и Люба почувствовала, что ответить на этот вопрос она не готова.

— У меня с тобой все котлеты подгорят, философ! — использовала запрещённый приём Любаша и, увидев, как маленькие бровки поползли к переносице, поспешно выскользнула из ванной. — Если тебе не нравится эта песня, пой какую-нибудь другую, только не молчи, — крикнула она на ходу и, очутившись на кухне, наконец перевела дух.

— В ли-су ра-ди-лась ё-лачка, — переключившись на новую песню, Миша с упоением зашлёпал по воде ладошками и, увлёкшись мыльными пузырями, напрочь забыл о своём вопросе.

Приподняв крышку со сковороды, Любаня дала выйти пару и, осторожно подцепляя железной лопаточкой картофельные котлетки, перевернула их на другую сторону. Потом зажгла ещё одну конфорку и, отрегулировав высоту пламени, стала наполнять чайник водой.

— Зи-мой и ле-там строй-ная, зи-лё-ная бы-ла-а-а-а-а! — с упоением растягивая последнюю ноту, во весь голос прокричал Минечка.

Истратив весь запас воздуха и, по-видимому, набирая следующую порцию, Мишенька на секундочку затих, и в это мгновение Любе показалось, что в коридоре звякнул дверной звонок. Поставив чайник на конфорку, она ещё раз наклонилась и, на всякий случай убавив огонь до минимума, подошла к входной двери. Вероятнее всего, звонок ей послышался, потому что сегодня вечером они с Минюшкой никого в гости не ждали.

— Кто там? — не услышав ответа, Шелестова удивлённо пожала плечами и, набросив цепочку, щёлкнула замком.

Перед ней в полумраке лестничной клетки стоял какой-то мужчина в зимнем пальто и, пряча лицо в высокий воротник, смотрел в приоткрывшуюся щель входной двери.

— Вы кто? Вам что нужно? — Чувствуя, как между лопатками пробежал неприятный холодок страха, Люба напряглась и, всматриваясь в полумрак, чуть прикрыла дверь. — Вы к кому?

— К тебе. — Опустив воротник, мужчина встал в полосу света, падавшего из двери.

— Кирюша? — отражаясь от стен лестничных пролётов, голос Любани гулко заметался по этажам и, упав, раскололся на куски о мелкие квадратики шершавых разноцветных плиточек пола.

— Я тебя нашел, — сделав последний шаг, Кирилл приблизился к Любе вплотную и, остановившись у полуоткрытой двери, впился в неё глазами.