— Я тебя нашел, — сделав последний шаг, Кирилл приблизился к Любе вплотную и, остановившись у полуоткрытой двери, впился в неё глазами. — Как долго я тебя искал, целую вечность!

— Ma-рос сниш-ком у-ку-та-вал… — из-за двери ванной доносился едва слышный, приглушённый звуками булькающей воды голос Мишеньки.

Застыв на месте, Кирилл заглянул в глубь прихожей, и лицо его покрылось бледностью.

— Это… Миша? — не отважившись назвать мальчика своим сыном, Кирилл облизнул сухие губы и, дотронувшись рукой до двери, почувствовал, как под его нажимом цепочка натянулась до упора.

— Зачем ты пришёл, Кирилл? — не отвечая на его вопрос, Люба холодно взглянула на Кряжина, и в косом луче света, падавшем из дверной щели, её лицо, передёрнувшись, превратилось в непроницаемую маску.

— Я люблю тебя, — торопливо проговорил он. Опасаясь, что Люба захлопнет перед ним дверь, Кирилл громко сглотнул и почти перестал дышать. — Я не смогу без тебя.

От своих поспешно произнесённых слов, которые он репетировал три долгих года, Кирилл готов был закричать от боли и отчаяния. Нелепые, жалкие, куцые, они казались пустым звуком, лишённым всякого содержания и чувства. Бесцветно прошелестев, они упали к ногам любимой женщины ломкими хлопьями обгорелой бумаги.

— Уже поздно, — негромко сказала Люба, и Кирилл не смог понять, к чему относилось это «поздно»: то ли ко времени суток, то ли ко всей его непутёвой жизни.

— Не прогоняй меня. — Сжавшись в комок, его сердце забилось глухо и часто, словно крупные капли дождя, падавшие во время грозы на их резные деревянные ставни в Озерках. — Я не люблю её, — боясь не успеть сказать самое важное, Кирилл зачастил словами, и капли стали падать ещё быстрее. — Всё, что было — ошибка, всё: и эта глупая женитьба, и Москва, и институт — это всё не моё, всё это чужое, купленное за деньги Крамским у моего отца.

— Что значит — купленное?

Слова Кирилла сыпались на Любу, беспорядочно сталкиваясь, перемешиваясь между собой, теряя смысл. Громоздясь одно на другое, они выстраивались кривобокими нелепыми фигурами и, накреняясь, падали в пустоту, оставляя за собой обидное ощущение чего-то безвозвратно потерянного и непонятого.

— Ты многого не знаешь, поэтому считаешь меня подлецом, — захлёбываясь словами, горячо дыхнул Кирилл. — Я расскажу тебе всю правду, только не гони меня, бога ради, не гони! — срываясь на хрип, умоляюще проговорил он. — Тогда, в Озерках, в дом к Голубикиным меня заставил идти отец. Зная, что у Марьи никогда не будет детей и что она любит меня до умопомрачения, Крамской решил купить ей мужа, как игрушку, а отец согласился на эту сделку. Я не собирался к ней идти, но он грозился меня пристрелить, и я струсил. Понимаешь, я струсил! — Торопливо бросая слова, Кирилл почти не слышал своего голоса. Надрываясь от страха и отчаяния быть непонятым, его глупое сердце билось в ушах, заглушая всё кругом. — Я не любил её никогда, но страх перед смертью был сильнее меня, и я сделал так, как велел отец.

Будто исчерпав все доводы, Кряжин понуро опустил голову, ожидая Любиных слов, как приговора, и с тоской увидел, как, суживаясь до тонкой белёсой полосы, световая дорожка, превращается в едва заметную глазу ниточку. Обречённо прикрыв веки, он понял, что проиграл, и почувствовал, как на глазах, просачиваясь на ресницы жидкой солью, собираются едкие слёзы. Закусив до боли губу, он прерывисто вздохнул и вдруг услышал, как, загремев звеньями, упала дверная цепочка.

* * *

Накрыв ухо уголком ватного одела, Марья подтянула колени к груди и, свернувшись тугим клубочком, почувствовала, как, обдирая кожу мелкими, тонкими уколами острых булавочек, по всему её телу пробежал озноб.