На балконе появляется дворник и слегка стучит в стекло.

– Ах, опять этот несносный дворник! – восклицает мать. Что тебе, любезный?

– Будто уж не знаете что! – говорит с балкона дворник. – Полноте притворяться-то! Знамо, за деньгами пришел.

– Я ведь тебе сказала, что в конце лета деньги отдам.

– Да ведь теперь конец и есть. Хорошие люди съезжают уж. Помилуйте, месяц хожу…

– Друг мой…

– Нам вашей дружбы не надо. Пусть она при вас и останется, а нам деньги пожалуйте.

– Я сказала – в конце лета, в конце лета и отдам. Мы ещё и не думаем съезжать; мы еще и половину сентября проживём. Ведь тебе за воду заплочено.

– Ну, господа! – разводит руками дворник. – И куда это только хорошие господа девались?

– Машенька, вынеси ему двугривенный на чай, авось отстанет.

– Но, маменька, у нас всего шесть гривен…

– Вынеси, говорю.

Дворнику выносят. Он взвешивает двугривенный на руке, смотрит на него, чешет затылок, плюет и сходит с балкона.

Вот из дачи выезжают возы с мебелью. Кухарка сидит поверх всего, на диване. В руках у неё кофейная мельница и кот в мешке. Горничная осталась, чтобы ехать с господами в карете. Карета стоит тут-же. Горничная, стоя у ворот, прощается с соседским лакеем. Глаза её заплаканы.

– Прощайте, Пелагея Дмитриевна, не забывайте нас грешных! – говорит лакей.

– Вы-то не забудьте! Поди, переедете в город и плюнуть не захотите.

– Мы-то вас будем помнить в самом разе, а вот вы, как приедете в город, сейчас и начнёте мужской пол обозревать. Ну, смотришь, мелочной лавочник какой-нибудь сережки в два двугривенных подарит, а то росписную чашку.

– Зачем такия низкия слова?

– Затем, что ваша сестра простор любит. Мы на Васильевском острове, вы на Песках.

– Это вот вы – так завсегда непостоянное коварство в себе содержите, а мы никогда. Сами же вы разсказывали, что вам ваша нянька англичанка глазки делает.

– Англичанка нам всё равно, что плюнуть, да растереть. А у вас, опять же, барин, и человек молодой.

– Барину у нас от барыни хвост пришпилен. Прощайте, однако, пора! Вон наши уж в карету садиться хотят! – суетится горничная и протягивает руку.

– С холодным жаром и прощаться не хочу, – отстраняет руку лакей.

– Какого же вам еще прощанья надо? Ведь уж вчера, простилась по-настоящему.

– Как какого? Чтоб в губы… Шутка – целое лето гуляли вместе!

– В губы нельзя, – народ… Вон мелочной лавочник смотрит… дворник стоит.

– Коли хладнокровие в себе чувствуете, не надо и прощанья. Нет, я вижу, что тут барином пахнет!

– Ах, какой вы, право! Ну, зайдите за дом. Там и поцелуемся.

– Маша! – раздается крик в саду, где ты шляешься? – Мы уж едем.

Горничная стремглав бросается к карете. В карету начинают садиться. Вывели старуху под руки. Старуха совсем дряхлая.

– Ногу-то можете на ступеньку занести? – спрашивает её нянька с ребенком.

– Могу.

Старуха пробует сесть, но не может. С козел в полоборота смотрит извозчик.

– Пропихни её в спину-то, поддай слегка сзади, вот она и внедрится, – говорит он няньке.

– Где тут пропихнуть, коли у неё нога не поднимается. Пихнешь, а она клюнется носом.

– Подсадить вас, сударыня?

– А?

– Подсадить, говорю, вас в карету-то? – возвышает голос нянька.