Хуанито, польщённый оказанным ему доверием, открыл свою собственную тайну:

— Я тоже, сеньор.

— Женишься, Хуанито? Ты тоже?

— Да, сеньор, на Элис Гарсия. У них есть бумага, удостоверяющая, что их дед был родом из Кастилии.

— Как я рад, Хуанито. Мы поможем тебе построить здесь дом, и больше ты не будешь возчиком. Ты будешь жить здесь.

Хуанито довольно хихикнул.

— У меня, сеньор, колокольчик будет висеть на крыльце, но у меня — такой, какой вешают на шею коровам. Нехорошо будет, если услышат ваш колокольчик, а придут на обед ко мне.

Джозеф снова склонил голову и, глядя на переплетающиеся ветви дерева, улыбнулся. Несколько раз он думал о том, чтобы потихоньку рассказать дереву об Элизабет, но боязнь того, что со стороны это будет выглядеть глупо, останавливала его.

— Послезавтра днём я собираюсь поехать в посёлок, Хуанито. Ты, наверное, захочешь поехать со мной.

— О да, сеньор. Я сяду на козлы, а вы можете сказать: «Он — мой кучер. Он в лошадях толк знает. Я-то, конечно, сам никогда не правлю».

Джозеф посмеялся над возчиком.

— Сдаётся мне, тебе бы понравилось, если бы я сделал для тебя то же самое.

— О нет, сеньор, мне — нет.

— Мы поедем рано, Хуанито. Тебе надо надеть новый костюм на такую погоду, как сейчас.

Хуанито с недоверием уставился на него.

— Костюм, сеньор? Не рабочую одежду? Костюм с пиджаком?

— Да, пиджак, жилет и цепочку на жилет для свадебного подарка.

Это было уже слишком.

— Сеньор, — сказал Хуанито, — мне надо починить порванную подпругу.

И он направился к сараю, ибо идею костюма и цепочки надо было хорошенько обдумать. Тот способ, которым он собирался надевать костюм, требовал обстоятельных размышлений и некоторой практики.

Джозеф запрокинул голову, и улыбка медленно сползла с его лица. Он снова смотрел на ветви. Стая шершней свила петлю на суке над его головой и начала строить себе гнездо вокруг получившейся основы. В мозгу Джозефа внезапно возникло воспоминание о круглой поляне, окружённой соснами. Он помнил каждую подробность того места: странную скалу, поросшую мхом; окаймлённую порослью папоротника расщелину и тихую чистую воду, которая лилась из неё и с таинственной быстротой утекала прочь. Он видел, как течение шевелит листьями растущего прямо в воде салата. Внезапно Джозефу захотелось поехать туда, посидеть под скалой, поковырять мягкий мох.

«Вот было бы место, куда можно убежать от страдания, печали, разочарования или страха, — думал он. — Но сейчас у меня такой нужды нет. Нет ничего такого, от чего надо убегать. И всё-таки это место надо запомнить. Если когда-нибудь потребуется скрыться от какой-нибудь напасти, можно будет поехать туда». Он вспомнил стволы высоких деревьев, растущих на поляне, и умиротворённость, которая была там во всём, к чему бы ни прикоснулась рука. «Как-нибудь мне нужно будет заглянуть внутрь расщелины и посмотреть, где там источник», — подумал он.

Весь следующий день Хуанито потратил на подготовку козел, упряжи и двух гнедых лошадей. Он мыл, чистил, сновал с поклажей туда-сюда, наводил блеск. А затем, боясь, как бы что-нибудь из получившейся красоты не исчезло, повторял весь процесс снова. Медный набалдашник на шесте был надраен до умопомрачения, все пряжки сверкали, как серебро, упряжь блестела, словно её покрыли лаком. На середине кнутовища развевался бант из красных лент.

Незадолго до полудня того знаменательного дня он счёл необходимым выехать на экипаже, чтобы послушать скрип свежесмазанной повозки.