— Подожди — ка, — вспомнил вдруг я, что девочка произносила какие — то слова. — Она же мне говорила… Подожди… Сейчас вспомню. Как это? Ман. манг … шаларес?

— Может — мангэ шилалэс? — вскинулся цыган.

— Точно, мангэ шилалэс, — подтвердил я. Полюбопытствовал. — А что это означает?

— Означает — мне холодно, — перевел мне Зарко. Задумавшись, цыган уставился в одну точку…

— А это не та ли девочка, про которую легенды ходят? Мол, родители ее убили, а купец все видел, за что и наказали его?

— Может и та, — пожал плечами Зарко.

— Тогда я не понимаю, — развел я руками. — Ты же мне сам говорил — что нет у цыган страшнее греха, чем убить ребенка? А уж своего ребенка…

— Кто знает, баро, кто знает… — раздумчиво произнес старик. — Может, когда родители свою чаюри убили, они ее от чего — то более страшного хотели спасти?

Сегодня я выспался. Завтракать было нечем, а собирать корешки или ловить ежей, как предлагали цыгане, было некогда. Лучше перетерпеть, зато побыстрее вернемся.

Обратный путь — по нашим с Зарко подсчетам осталось всего ничего, показался дольше. Может, оттого что спешили, а может, из — за чувства собственной неудачи.

На душе было тошно, от того, что обещание, данное невесте и ее отцу (пусть и в призрачном виде) оказалось невыполненным. То, что оно невыполнимо, я в общем — то знал с самого начала, но на что — то надеялся. Хотя, на что тут можно надеяться? Пропал человек в лесу пять лет назад, какие останки? Крупные хищники растащили крупные кости, мелкие падальщики — мелкие… Это даже не иголку в стогу искать, а соломину, среди других соломин.

Двадцать с лишним лет я был наемником. Умудрился послужить под знаменами всех — ну, или почти всех, владетельных особ Швабсонии, пережил восемь войн. Чаще всего войны заканчивались ничем, потому что властители, осознав, что худой мир лучше доброй ссоры, приходили к какому — то компромиссу. Бывали у меня и победы. Точнее — победы были у суверена, которому я служил, но для наемника победа выгоднее, чем поражение, потому что к оплате добавляется процент с боевой добычи. Но врать не буду — приходилось бывать и в лагере побежденных. Однажды мы бежали, унося ноги. В другой раз степенно отходили, выставляя заслоны и, огрызаясь арьергардными боями. По мне — драпать гораздо легче, чем отступать. Если бежишь, не думаешь ни о друзьях, оставленных умирать, ни о земле, доставшейся врагу. А когда отступаешь, чего только не лезет в голову, хоть в петлю лезь…

Из Шварцвальда мы отступали, начисто проиграв войну. Я так и не узнал — почему погиб старый рыцарь, куда пропал молодой Йорген. Версий было много, но ни одной убедительной.

Поляна, на которую мы так стремились и которую уже считали почти родной, встретила нас неласково. Хотя мы и заприметили огни костров, но поленились отправить разведку. Но, с другой стороны, что бы нам это дало?

И вот, мы стоим перед строгими гномами, держащими нас на прицеле, а старый Томас, размахивая руками, разъясняет что — то старшему обоза — степенному коротышу. Но, наконец — таки гномы поняли, что мы не чудища, вылезшие из Черного леса, а нормальные люди, невесть зачем полезшие в Шварцвальд, разошлись.

Глава 26

Проклятие Черного леса

(окончание)

Томас хромал, опирался на самодельный костыль, был слегка бледен, но суетился, беспрерывно болтая, что, вообще — то, старику было несвойственно.