|
– Почему ты так на меня смотришь? Я что, стала очень страшной? Мальчик легко провел кончиками пальцев по ее щеке. – Нет, Синджен, что ты, выглядишь ты отлично. Тебе стало лучше, правда? – Да. Знаешь что? Мне хочется есть. – Она перевела взгляд на тетю Арлет: – Вы ненавидите меня и желаете мне зла. Я не понимаю почему. Ведь я не сделала вам ничего дурного. – Это мой дом, мисс! И я не позволю… Колин мягко перебил ее: – Нет, тетя Арлет. Вам тут нечего делать. И я не желаю вас больше слышать. Он смотрел, как она медленно, нехотя выходит из комнаты, и ему стало страшно: кажется, его тетушка теряет последние остатки рассудка. Повернувшись к жене, он услышал, как она говорит Филипу: – Дай мне мой карманный пистолет, Филип. Он лежит в кармане моей амазонки. Положи его мне под подушку. Колин промолчал. Ему хотелось сказать ей, что она ведет себя глупо, но, говоря по совести, он не мог быть вполне уверен, что Арлет из какого то ложного понимания своего долга перед семьей не попыталась причинить его жене вреда. И, видя, что Филипу не терпится достать и дать ей пистолет, он проговорил: – Пойду скажу миссис Ситон, чтобы она приготовила тебе какие нибудь легкие кушанья из тех, которыми обычно кормят выздоравливающих, Джоан. – Я помню, как ты называл меня Синджен. – Ты не реагировала на свое настоящее имя, так что у меня не было выбора. Синджен закрыла глаза. Она чувствовала бесконечную усталость и такую слабость, что была уверена: ей не поднять свой маленький пистолет, даже если от этого будет зависеть ее жизнь. У нее снова начинался жар, все тело дрожало. Ей очень хотелось пить. – Папа, лучше ты побудь с Синджен, а с миссис Ситон поговорю я. Вот твой пистолет, Синджен. Видишь, я кладу его под подушку. Колин дал ей воды, потом сел рядом с ней на кровать и пристально посмотрел на нее. Синджен почувствовала его ладонь на своем горячем лбу и услышала, как он негромко выругался. Ей становилось то нестерпимо жарко, то холодно, и у нее было такое чувство, что стоит ей пошевелиться, и ее тело треснет, как трескается лед. Ей чудилось, что оно сделалось ужасно хрупким, ломким, и что если она сейчас сделает выдох, то изо рта у нее выйдет белое облачко, потому что воздух в ее легких замерз. – Я знаю, что делать, – произнес Колин. Он быстро снял с себя всю одежду, лег рядом с ней и крепко крепко прижал ее к себе, желая отдать ей все свое тепло. Он ощущал ее дрожь, судорожные сотрясения ее тела, и ему было больно от ее страданий. Он хотел задать ей множество вопросов, но это он сделает потом. Он не перестал прижимать ее к себе даже тогда, когда его тело покрылось потом. Когда она наконец заснула, он продолжал обнимать ее тело, гладя ладонями ее спину. – Прости, что меня не было здесь, – прошептал он, касаясь губами ее волос. – Как я об этом жалею! Он не мог не думать о ее грудях, прижимающихся к его груди, о ее бедрах, прижатых к его бедрам, о ее животе… но нет, он не станет думать об этом. Как ни странно, хотя его мужское естество было готово к бою, желание защитить ее от всех опасностей было в нем сейчас сильнее плотского желания. Это было странно, но это было так. Он хотел, чтобы она поправилась, хотел, чтобы она снова сердито кричала на него, когда он будет укладывать ее с собой в постель, только на этот раз ей будет хорошо, когда он войдет в нее. Он сделает все, чтобы она сама этого захотела. Он больше не будет вести себя как мужлан. На следующий день жар прошел окончательно. Колин, измученный, как никогда в жизни, улыбнулся врачу: – Я же говорил вам, что она выкарабкается. |
