Она беззвучно плачет и ничего мне не отвечает.

Глава 3

Я сижу на широком низком подоконнике, заложив путеводитель закладкой, сплетенной из высушенных побегов ветивера. Дождь за окном вяло хлещет сероватые стены домов. По мокрой мостовой торопятся прохожие, шарманщик накрывает брезентом свой инструмент и сует за пазуху дрожащую, насквозь промокшую мартышку.

Сентябрь в Лондоне — самый скучный из месяцев. От летних забав, вроде регаты в Брайтоне, остались одни воспоминания, а сезон, по мнению Олимпии Ланжерон, далек от нас, как Второе пришествие. Придется ждать октября. В октябре начинается театральный сезон, а мне уже не терпится послушать оперу — впервые в жизни, но об этом кузинам знать необязательно.

Мои мысли, скучные и праздные, прерывает Дезире. В детскую она врывается ураганом шелка и кружев и летит ко мне, роняя на ходу ленты. Вываливает свою добычу прямо на подоконник и начинает увлеченно в ней рыться, демонстрируя то турнюр размером с откормленную овцу, то «прелесть что за воротничок». А вот это я точно должна видеть — кулончик с грудкой колибри!

— Откуда столько добра? — спрашиваю я, поднимая за плечики синее платье, по корсажу которого гуськом спускаются бантики. Две дюжины, не меньше.

— Тетка расщедрилась! Посыльный из ателье приволок два тюка, я глянула и ажно обомлела! Батюшки святы, да неужто все нам? Чтоб глаза мои лопнули!

Когда Ди волнуется, из ее речи выкипает благородство, оставляя на дне густой негритянский говор. Надо будет ей попенять.

— Так вот зачем тетя вчера снимала с нас мерки.

— А ты думала, гроб нам хотела справить?

— Учитывая, что она бабушкина родня, меня бы это не удивило.

— Нет, ты погляди только!

Прижав к груди шелковое платье, Ди вальсирует по комнате, задевая шлейфом разбросанные ленты.

Такого оттенка фиолетового я никогда еще не видела. В нем нет мягкости, нет природных полутонов, только выжигающая глаза яркость. А все потому, что платье окрашено анилиновыми красителями. Терпеть их не могу!

— Между прочим, не так давно в фуксиновых красителях, которые дают такой цвет, был обнаружен мышьяк. Какой-то немецкий доктор его обнаружил. А в словах немца сомневаться не приходится. Сама знаешь, какие немцы дотошные. Вспомни хотя бы герра Шульца, купившего «Азалию», когда разорились Валанкуры. Он установил на заводе новый паровой котел, что удвоило производство сахара…

— Фло, ну какая же ты зануда! — стонет Ди. — Нельзя же быть такой! От тебя мухи дохнут.

Разгадка тетушкиной щедрости находится быстро. За ужином тетя объясняет, что обеспечит нас нарядами, потому что мужчины — что мотыльки, летят туда, где поярче и послаще. А нашими унылыми тряпками заинтересуется только старьевщик. Что до денег, то мы с ней потом расплатимся…

— Потом?

— А как же? За все в этой жизни приходится платить. — Тетя Иветт подцепляет куриную ножку серебряным зажимом. — Но беспокоиться тебе не о чем. Я всего лишь открою вам кредит под небольшой процент, а расплатитесь вы со мной, когда будете составлять брачный договор. Точнее, когда я вам его составлю.

Я хочу спросить, что за процент, но Ди так зыркает на меня поверх бокала с мадерой, что я прикусываю язык. Однако ни курица, ни картофель под сливочным соусом мне в горло уже не лезут. Вдруг тетя подсчитала расходы на наше питание и тоже занесла их в свой реестр? Ненавижу быть в долгу. С детства приучена. Только потому, что бабушка никогда не покупала рабов в кредит, наши дела после войны оказались лучше, чем у соседей. А так пошли бы по миру, как Валанкуры, у которых банк отнял все подчистую.