Кстати о женихах. Пока мы поднимаемся по лестнице в бальную залу, тетин взор выхватывает из толпы то одного джентльмена, то другого. У мадам Лабуш собираются все сливки буржуазии. Титулованных особ не заманишь на прием к жене лавочника, пусть и одного из богатейших в Англии, зато попадаются крупные дельцы, фабриканты, даже политики. Усадив меня на кушетку у окна, тетя обещает найти мне компанию на вечер. В глазах сверкает азарт загонщика. Улыбка кажется еще более хищной, чем обычно.

Дожидаясь, когда ко мне подгонят дичь, я озираюсь в поисках Дезире. Нахожу ее на пуфике у пальмы, у противоположной стены залы. Неужели ей придется провести вечер «цветком у стены», как англичане называют девиц без партнера для танцев? Ведь на приемах и не заговоришь ни с кем, не будучи представленным. Этикет воспрещает.

Мимо Дезире идет полноватый господин, как вдруг останавливается и наклоняется к ней. Видимо, Ди о чем-то его спросила. Густые ресницы порхают. Одно движение губ — из заскучавшего ее вид становится томным. Плечи джентльмена опускаются, он раздумал спешить. Не знаю, что плетет ему Дезире, но слушает он зачарованно, как крыса трели волшебной дудочки. От собеседницы отворачивается лишь раз, чтобы окликнуть лакея и взять с подноса бокал шампанского для дамы.

Подобно занавесу, тетушкино платье заслоняет от меня эту сцену. Рядом с Иветт пятеро мужчин. Я встаю и делаю им вежливый реверанс.

Вот мистер Ричард Бэкбридж, владелец мануфактурных лавок в Лондоне и Брюсселе. Когда он кланяется, меня ослепляет блеск его лысины. За исключением этого недостатка мистер Бэкбридж производит приятное впечатление. Впрочем, ткань моего платья он разглядывает гораздо пристальнее, чем меня саму. Сказывается профессиональный интерес.

А вот мистер Джулиан Эверетт, член парламента от либеральной партии и известный филантроп. Последнее слово тетя произносит таким тоном, каким бабушка сказала бы «потатчик неграм», поэтому я сразу же начинаю ему симпатизировать. Жаль, красавцем его не назовешь. Высок и сухощав, как богомол.

Рядом с ним приземистый, но атлетически сложенный брюнет, на вид мой ровесник. Он представляется Марселем Дежарденом. Услышав, что Марсель приходится племянником мистеру Эверетту, я теряю дар речи. Легче поверить, что на кусте ракитника завяжется апельсин!

У дядюшки блекло-рыжие, густо напомаженные волосы. Единственное украшение лица — крупные бледные веснушки. Зато племянник красив до неприличия: гладкая белая кожа, какой позавидовала бы любая барышня, лоб не слишком высокий, но соразмерный, брови вразлет, черные глаза блестят, как «французский гагат», а четко очерченные губы чуть припухли, как от поцелуев. Затаив дыхание, любуюсь его остроконечными усами и бородкой, похожей на перевернутую каплю. Любовь к усатым мужчинам досталась мне от бабушки. «Хорошо, когда есть за что подержаться», — говаривала она, вгоняя в краску маму.

— Джеральд Адлер, человек искусства, — представляется голубоглазый блондин с волосами чуть ниже воротника. Он единственный пришел на прием не во фраке, а в бордовой бархатной куртке. Желтый шейный платок повязан так небрежно, что с любой момент может соскользнуть с тощей шеи.

Посматривает мистер Адлер многозначительно, словно готовится изречь нечто умное, но в последний момент спохватывается, дабы не тратить бисер на свиней. Однако я вызываю его живейший интерес. Мистер Адлер изрекает, что я экзотична. Уж не с меня ли Майн Рид списал свою «Квартеронку»? Конфузясь, отвечаю что не имею удовольствия знать мистера Рида.

Мой ответ, увы, становится прологом к беседе, под конец которой я чувствую себя Орлеанской девой на допросе у англичан.

Кого из английских писателей я читала, спрашивает мистер Адлер. Отвечаю, что читала Шекспира. В сокращенном варианте и только исторические пьесы, потому что иные сюжеты мои наставницы полагали вульгарными.