— О, моя дорогая! Когда ты так говоришь, я верю тебе, но разум мой восстает и борется с чувствами, которые ты во мне пробуждаешь. Разум твердит, что, соединяя твою судьбу со своей, я поступаю как эгоист.

— Это я эгоистка! Я вторглась в твою жизнь, все в ней пошло кувырком, я навязалась тебе насильно…

— Я мечтаю еще крепче привязать тебя к себе. — Истинная страсть звучала в голосе Квентина.

Их тяга друг к другу, их желание было обоюдным и непреодолимым. Поэтому он буквально заставил себя отстраниться от нее. Вновь он заговорил угрюмо:

— Имею ли я право заставлять тебя идти на жертвы, рисковать, может быть, твоим здоровьем и красотой, если жизнь возьмет нас за горло? Предположим, ты упрекнешь меня когда-нибудь, не на словах — я знаю, ты никогда не скажешь мне горького слова, — одним своим видом. Может быть, поношенным старым платьем, руками, усталыми от шитья, которым придется тебе одной добывать для нас пропитание. Ты будешь трудиться на меня, как рабыня, потому что только рабы трудятся без оплаты.

— Твоя любовь ко мне и мое право любить тебя — разве это не высшая оплата? Пока мы любим друг друга, я смогу выдержать все.

— О, мое сокровище! Ты вынуждаешь меня совершить то, что я считаю ошибкой и чему противится мой разум. Самое правильное было бы все же нам расстаться.

— Мы предназначены судьбой друг другу. Ты в это не веришь?

— Конечно, верю. С первого взгляда я почувствовал, что встреча наша не случайна. Только еще не догадывался, какое место ты займешь в моей жизни.

— А когда ты все понял и поверил судьбе? — поинтересовалась Селина.

Квентин смущенно и как-то растерянно улыбнулся:

— Думаю, что после того, как второй раз, уже на рассвете, вошел в твою мансарду. Ты показалась мне необыкновенно красивой. Я решил поначалу, что меня обмануло слабое освещение, но в солнечных лучах ты засияла, как само солнце. — Голос его дрогнул. — С тех пор я уже любил тебя. Любовь эта вздымалась надо мной все выше, как волна над пловцом, застигнутым бурей. И нельзя выразить словами, как я страдал, воздвигая между нами все новые преграды и подготавливая твой брак и отъезд.

 — А теперь?

Ее шепот, словно легкое дуновение ветерка, достиг ушей Тивертона. Он догадался, что кроется за ее вопросом.

— Мы поженимся и отправимся в Париж.

— В Париж? — Селина вздрогнула.

— Мы успеем на утренним поезд. Я знаю, что есть экспресс на Париж в семь часов утра. Я оставлю записку Хоудриджу, где все ему объясню.

— Но тебе не обязательно… жениться на мне… — пролепетала Селина.

— Подобную идею ты уже высказывала накануне, — нахмурился Квентин. — Если ты еще раз повторишь ее, я рассержусь.

— Я не хочу… связывать тебя.

— Я уже связан. Я сам привязал тебя к себе крепчайшими узами, какие только существуют на свете. Я жажду обладать тобой, и не просто как женщиной, а как своей супругой. И не произноси по этому поводу глупостей, Селина. Стань моей женой и, если господь соизволит, стань… матерью моих детей.

Они лежали рядом на постели, ее головка примостилась на его плече. Он еще не осмеливался целовать ее плечи и грудь, довольствовался только тем, что погружал губы в золото ее волос.

Сквозь тонкую ткань он ощущал биение ее сердца. Их сердца бились в унисон.

— Ты больше… не злишься на меня? — спросила она.

— Один только раз я разозлился по-настоящему и даже оскорбился… это когда ты предложила мне себя в любовницы… Я способен на многие неблаговидные поступки, но не на подобное святотатство.