На другой день я получил от Семена Семеныча записку. Очевидно, мысль о новом характере, который должна была принять его деятельность, до такой степени жгла его, что он не мог выносить даже малейшую медленность в этом отношении. Казалось, он в одну минуту хотел облагодетельствовать всех и каждого и преисполнить край плодами цивилизации. В записке было изображено:

«Виды и предположения:

1) Биржа. Правильность торговли. Огромные запросы и так далее. Развить.

2) Грамотность. Смягчение нравов. Уменьшение преступлений. Облегчение обязанностей полиции и т. д. Развить.

3) Пути сообщения, а буде можно, то и железные дороги. Сколько средним числом провозится ежегодно товаров до Н. пристани? Развить.

4) Фабрики и заводы. Польза от них. Средства к достижению сего: поощрения и награды. (Известно, что русские купцы и т. д.) Развить.

Весьма обяжете, ежели все сие исполните в возможно непродолжительном времени».

Прочитав эту записку, я струсил. С одной стороны, меня, конечно, соблазняла красивая сторона предприятия; с другой, я не мог не испугаться его огромности. Но напрасны были мои опасения. Генерал был так добросовестен, что счел необходимым, предварительно принятия решительных мер относительно развития торговли и промышленности, посоветоваться об этом с почетнейшими лицами торгующего сословия. Эта добросовестность испортила, однако ж, все дело. При первом намеке на возможность учреждения биржи купцы попадали в обморок, несмотря на то что все они были телосложения необыкновенно крепкого и с честью выдерживали самые побои.

— Что-о? — сказал Семен Семеныч грозно, — стало быть, вы сопротивляться задумали?

— Помилуйте, ваша милость, уж очень это будет для нас обидно, — отвечал один из купцов, прежде всех очнувшийся, — нельзя ли заместо биржи-то просто чем ни на есть обложить нас на общеполезное устройство?

— Что-о? ты что за выскочка? и как ты смеешь за всех говорить?.. Николай Иваныч, запишите его фамилию!

Между торговцами воцарилось молчание; передняя шеренга держала руки по швам.

— Так вот, друзья мои, — продолжал Семен Семеныч, — вы слышали мои слова, знаете мои желания… остается, следовательно, изыскать средства к приведению их в исполнение… Конечно, некоторые из вас, как видно, еще не понимают намерений, которые клонятся единственно к вашей же пользе, но само собой разумеется, что это не должно останавливать ни меня в моих предположениях, ни вас в содействии к выполнению их.

Сказав это, Семен Семеныч удалился, и долг справедливости заставляет меня сказать, что он не только не дрался в этом случае, но даже и за бороду никого не вытряс.

Но дело не удалось. Купцы, оставленные на произвол судеб, без кормила и весла, объявили, что для них затея Семена Семеныча слишком обидна, чтоб они решились сами на себя руку наложить.

— Ну что, как наше дело? — спросил меня генерал, когда я, после продолжительного совещания с обществом, явился к нему с отчетом.

— Не соглашаются, ваше превосходительство!

— Гм…

Глубоко опечаленный генерал стал лицом к окну и долго безмолвствовал. По временам до слуха моего долетали звуки, несомненно доказывавшие, что его превосходительство барабанил в это время пальцами по стеклу.

— Напрасно, ваше превосходительство, совещались с ними, — сказал я, сгорая желанием утешить Семена Семеныча, — эти вещи надо делать секретно от них, так чтоб они не опомнились…

Семен Семеныч повернулся ко мне и с чувством пожал мне руку.

— Вы правы, — сказал он взволнованным голосом.

— Они, ваше превосходительство, своей пользы понимать не могут, — продолжал я, увлекаясь преданностью к особе моего начальника.