Входя в аудиторию Стэнфордского университета, доктор Эрин Грейнджер внимательно оглядела ее от стены до стены, удостоверяясь, что находится здесь одна. Даже присела на корточки, чтобы заглянуть под пустые сиденья и убедиться, что никто там не прячется. И при этом держала одну руку на своем «Глоке 19» в кобуре на лодыжке.

 Стояло чудесное зимнее утро, солнце сияло с ясного неба в окружении белых облаков. При ярком свете, льющемся сквозь высокие окна, ей почти нечего было опасаться темных тварей, преследующих ее в ночных кошмарах.

 И тем не менее после всего случившегося Эрин понимала, что собратья-люди способны на зло ничуть не меньше.

 Выпрямившись во весь рост, она подошла к кафедре перед аудиторией, испустив вздох облегчения. Она понимала, что все эти страхи беспочвенны, что, впрочем, не помешало ей убедиться, что в аудитории не таятся никакие опасности, пока не нахлынули студенты. Хотя порой ребятишки из колледжа достают просто-таки до печенок, она сражалась бы до смерти, только бы не дать причинить вред ни одному из них.

 Больше она не подведет ни одного студента.

 Пальцы Эрин крепче сжали потертую кожаную сумку. Ей пришлось силком заставить пальцы разжаться, положив сумку рядом с кафедрой. По-прежнему обшаривая комнату взглядом, она расстегнула пряжку сумки и достала подготовленный конспект. Обычно она заучивает свои лекции наизусть, но эту группу приняла от профессора, ушедшей в декретный отпуск. Тема лекции интересная и позволит ей не зацикливаться на событиях, поставивших ее жизнь с ног на голову, начиная с утраты в Израиле двух аспирантов пару месяцев назад.

 Хайнриха и Эмми.

 Немецкий аспирант погиб от ран, полученных из-за землетрясения. Смерть Эмми последовала позже; ее убили потому, что Эрин, сама того не сознавая, отправила аспирантке запретные сведения, знания, навлекшие на голову молодой женщины погибель.

 Эрин потерла ладонями друг о друга, будто стремясь стереть с них эту кровь, эту ответственность. В комнате вдруг будто стало холоднее. На улице не больше пятидесяти градусов, [1]  и в аудитории ненамного теплее. Однако дрожь, прошившая ее, когда она собирала записи, не имела ничего общего со скверным отоплением.

 Приехав обратно в Стэнфорд, Эрин должна была бы радоваться возвращению домой, погружению в родную среду, в повседневные заботы семестра, неудержимо приближающегося к рождественским каникулам.

 Не тут-то было.

 Потому что все вдруг стало не таким, как прежде.

 Как только она выпрямилась и выложила заметки для сегодняшней лекции, начали подходить студенты — парами и тройками; несколько человек спустились в самый низ аудитории, к передним сиденьям, но большинство держались позади, занимая места на галерке.

 — Профессор Грейнджер?

 Поглядев налево, Эрин увидела, что к ней подходит молодой человек с пятью серебряными колечками в брови и фотоаппаратом с длинным объективом через плечо. С решительным видом студент предстал перед ней.

 — Да? — Она не потрудилась скрыть раздражение в голосе.

 Он двинул к ней по деревянной кафедре сложенный листок.

 У него за спиной остальные студенты взирали с напускным равнодушием, но артисты они были так себе. Эрин видела, что они с интересом ждут, как она отреагирует. Ей вовсе не требовалось разворачивать листок, чтобы понять, что на нем записан номер телефона юноши.

 — Я из «Стэнфорд дейли», — он потеребил колечко в брови. — И надеялся получить коротенькое интервью для университетской газеты.

 Она двинула листок обратно.

 — Нет, спасибо.

 Вернувшись из Рима, Эрин категорически отказывалась давать какие бы то ни было интервью.