|
— Локка защитит, — буркнула Грэйн с убежденностью отчаяния. — Непременно. — Надеюсь, — без иронии и сарказма ответила шуриа, и от этой серьезности Грэйн немедленно захотелось не только помочиться, но и… и похоже, что в этом желании она была не одинока. Когда на тебя смотрит… нет, вряд ли бог, но кто-то подобный ему. Только не на фреске, а живой, из плоти и крови, с теплой кожей и блестящими глазами. И слышишь не священную песню, а его голос… «Великие Духи! Сделайте что-нибудь, иначе я ослепну». Дух его, который видят шуриа и не видят все остальные, сиял во тьме. — Нас двое, — напомнила ролфи. — А он один. Пошли, раз решили, а то уйдет сейчас и фонарь унесет. Мы тут себе ноги переломаем без света. — Зачем тебе свет, волк? — невозмутимо сказал уже порядком удалившийся от них диллайн. — А змее и вовсе не нужны глаза, чтоб знать, куда идти. Но не отставайте, а то пройдете мимо выхода. — Вот видишь, — прошипела шуриа. — Есть второй выход! — Хорошо, если так, — шепнула Грэйн. — Слышит нас, ушастый… Подбери подол и дай руку. Ты, может, и змея, но не мышь же летучая. И они пошли, поддерживая друг друга в потемках. Вопреки речам волшебника, свет беглянкам все-таки был нужен. Во всяком случае, Грэйн больше доверяла глазам, чем заложенному носу, а в кромешной тьме даже кошки не видят, не то что волки. Да и сам этот… пещерный сыч… с фонарем ведь ходит, а не впотьмах летает! — Фонарь я взял для вас, — диллайн, оказывается, слышал не только шепот. Грэйн с ужасом попыталась приструнить собственные мысли — не вышло. Боги! Да как же так можно! Даже то, что творится у них в головах, не тайна… и как же быть? — Только то, что творится в твоей голове, ролфи, — хмыкнул в полумраке волшебник, точнее, его призрачный силуэт. — Ты громко дышишь, молодой волк, а думаешь еще громче… Дыхание змеи неслышно, мысли змеи темны и извилисты, сокрыты, словно корни в земных недрах… «И когда я закрою глаза, и когда затворю уста, то во тьме и тиши услышу, как бьется сердце этого мира. Там в глубине оно — большое и горячее», — повторяла Джона про себя слова старой-старой песни шуриа. Ее пели, когда оказывались где-то под землей, чтобы согреться, успокоиться и сосредоточиться на поиске выхода. В конце концов, ползучие гады больше остальных живых созданий любят солнечный свет и нагретые камни. — Тогда змеям повезло, — буркнула Грэйн, разозлившись и обнаглев от страха и досады. — Ползают себе во мраке, и даже диллайнский колдун их не слышит. — Я этого не говорил, — молвил их… проводник? Или пленитель? — Теперь помолчи, молодой волк. И ты, юная змея, помолчи тоже. Ступайте след в след за мною и не поднимайте глаз от тропы, когда мы выйдем наружу. Обе женщины, не сговариваясь, так и сделали — уставились в слежавшуюся землю под ногами, причем сразу, не дожидаясь, пока диллайн выведет их на свет. Даже сквозь веки Джона видела эсмонда, словно несла на вытянутых перед собой руках кубок, полный золотого огня. Он встретил столько рассветов, что, должно быть, при желании мог заставить солнце никогда не опускаться за горизонт. Он застал столько закатов, что мог поймать ночь в силки. Он видел столько полнолуний и новолуний, что ночные светила начали с ним здороваться. И Джона летела следом за размеренно шагающим по подземному коридору чародеем, как глупый маленький мотылек за пламенем свечи. Грэйн изо всех сил старалась не сопеть и не думать, не думать… изгнать из головы все мысли до единой, а лучше вообще забыть, для чего человеку голова. Пусть под крышкой черепа останется только пыльная пустота, меня нет, нет и не было никогда… И вскоре — удивительное дело! — ролфи и впрямь перестало занимать что-то, кроме опасения наступить ненароком на пыльный край долгополого одеяния колдуна. |
