Через час я прошел сложную процедуру посещения заключенного в Северо-восточной тюрьме строгого режима недалеко от Маунтин-Сити. Тюрьма — это кость, брошенная пятнадцать лет назад законодательным органом Теннесси, сельскому округу, оказавшемуся на грани экономического краха. Люди, планировавшие создание округа Джонсон упустили важное условие для современного экономического выживания. Они не учли, что для нормальной торговли покупатели не должны ехать более половины дня. Дороги, ведущие в Маунтин-Сити, узкие и с ограниченной скоростью. Туда невозможно добраться любым другим способом. В результате никто не ездит в город. Вот почему округ Джонсон не собирает достаточно налогов и, следовательно, не может нанять достаточного количества полицейских или профинансировать школы.

Однако в 1991 году в великом штате Теннеси готовились расширить свою тюремную систему и начали искать жертв. Они начали лоббировать свои интересы в экономически депрессивных округах, а те, в свою очередь, начали лоббировать свои интересы перед ними. После того, как звезды на политическом небосклоне расположились должным образом, округ Джонсон, находящийся в самом сердце Аппалачей и одном из самых красивых мест во всей стране, был награжден собственной бетонной тюрьмой среднего размера, вмещающей 2000 коек. Люди, организовавшие ее, говорили, что их цель заключалась в том, чтобы заставить заключенных работать на государственных/частных предприятиях — сокрушительное сочетание капитализма и коммунизма. Это не сработало.

На тот момент, когда я вошел через главный вход Северо-Восточной тюрьмы, в общей сложности восемьдесят из двух тысяч заключенных участвовали в тюремных программах занятости заключенных. Я прошел в зону для посещений и стал ждать надзирателя. Он попросил у документы, обыскал меня и сфотографировал. Я расписался в журнале посетителей, и он повел меня через внутренний двор, окруженный забором из пятиметровой проволочной сетки, оканчивающейся колючей проволокой. Небо было ярко-синим, а красота окружающих гор иронично контрастировала с колючей проволокой и бетонными стенами.

Как только я оказался в коммуникационном центре, роботоподобный офицер в черной форме повернулся ко мне и через бронированное стекло потребовал предъявить удостоверение личности. Я положил его на вращающийся лоток из нержавеющей стали. Оно исчезло, и охранник попросил меня пройти дальше. Я последовал за своим проводником обратно на солнечный свет, мы шли по огражденному еще одной проволочной сеткой тротуару, ведущему в блок строгого режима, где содержались заключенные, арестованные за нападение на охранников или других заключенных.

Многие из сотен человек из отделения строго режима совершили убийство уже после того, как попали в тюрьму. К ним относились, как к опасным животным — с крайней осторожностью. Они содержались в одиночных камерах двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, за исключением тех случаев, когда посещали душ два раза в неделю. Если по какой-то причине им приходилось выходить, на них надевали наручники, кандалы и закрепляли к цепочке на талии. С ними общались только одним способом — через щель в двери камеры, через которую подавали еду.

И они кричали.

Какофония началась, как только я прошел четвертый контрольно-пропускной пост и вошел в тюремный блок. Для заключенных в блоке строгого режима человек в костюме мог означать лишь несколько вещей, что он либо полицейский, либо адвокат или кто-то из тюремной администрации. И они ненавидели их всех. К тому моменту, как я сделал тридцать шагов по коридору до кабинета, где собирался поговорить, я услышал все возможные оскорбления в адрес матери, сестры, жены и дочери и гомосексуалистов.

Тюремный блок был двухэтажным, открытым и овальной формы. Охранник, сидевший на контрольном посту, наблюдал за всеми двадцатью камерами в блоке, и все заключенные могли видеть его через маленькие окна дверей.