|
Я стояла как завороженная, улыбаясь при мысли об удивительном сне, в который меня занесло. – В чем дело, дорогая? Я засмеялась и показала пальцем в ту сторону: – Посмотри! Что это? Рут сжала мою руку: – Тюрьма. А теперь пошли. – Тюрьма? Ты тоже ее видишь? – спросила я, но она меня не расслышала в шуме праздничной толпы на Десятой улице. Что-то начало складываться у меня в голове. Изменился мой город, изменилась моя комната. Эти длинные волосы, эта длинная ночная рубашка… – Рут, я думала, ты не будешь устраивать вечеринку. – О чем ты говоришь? – удивилась она, таща меня по улице. – Я всегда ее устраиваю. – Но ты сказала… – Он прикончил бы меня, если бы я не стала этого делать! Осторожней, дорогая, ты плохо держишься на ногах. – Это не я, – сказала я с улыбкой, и Рут, кажется, удовольствовалась таким ответом. Мы вышли из ворот Патчин-плейс. Я очень осторожно вытащила из кармана конверт и увидела надпись: «Грета Михельсон. Патчин-плейс». Я никогда не носила фамилию Михельсон. А штемпель заставил меня застыть посреди движущейся толпы. Я рассмеялась. Случившееся ошеломило меня. Ты этого пожелала. Штемпель объяснял все: Говорят, существует множество миров и все они плотно, словно клетки сердца, упакованы вокруг нашего собственного мира. В каждом – своя логика, своя физика, свои луна и звезды. Мы не можем туда перенестись, и в большинстве из этих миров мы бы не выжили. Но некоторые из них, насколько я понимаю, почти совпадают с нашим – как те сказочные миры, рассказами о которых тетки распаляли наше воображение. Загадывая желание, вы создаете другой мир, где ваше желание сбывается, но можете никогда не увидеть этого мира. В этих мирах есть дорогие вам места и люди. Возможно, в одном из них все правильное неправильно и жизнь устроена так, как вам хочется. А если вы нашли дверь? Если у вас есть ключ? Ведь все знают, что с каждым из нас однажды случается невозможное. Иной мир. Зачарованная, я наблюдала за своей жизнью образца 1918 года. Улочка Патчин-плейс была такой же, как и в 1985 году, за исключением тюрьмы рядом с башней. Здание Северного диспансера в конце Уэйверли-плейс выглядело как обычно (кусочек кирпичного торта). Правда, на Седьмой авеню повсюду громоздились кучи щебня от какой-то лихорадочной стройки: женщины в высоких застегнутых ботинках, одетые как цыганские или пиратские королевы, деликатно обходили их. У многих нижнюю часть лица скрывала марлевая повязка. Под ногами валялись древние булыжники. В небе висел серебристый рыболовный крючок луны. В промежутке между ними клубилась шумная толпа незнакомцев, перекликавшихся друг с другом из окон, экипажей, дверных проемов и с балконов. Изменилась всего лишь одна мелочь – действительно, мелочь. Много ли значит эпоха, в которую мы родились? – Это прекрасно, – вот и все, что я прошептала. Раздались звуки фонографа, под них запели двое – мужчина и женщина. – Надо поторапливаться, – сказала Рут. |
