Биз здесь походил на постоянное гудение улья, а смерть была вполне обычной расплатой за лень, безответственность, неповоротливость, чрезмерную жадность и ошибки в соблюдении запутанного протокола.

Сидя в одиночестве за столиком в «Харре» — «октагон» уже начинал всасываться в кровь, ладони вспотели, появилось дикое ощущение, что все волосы на руках и на груди встали дыбом, — Кейс понял, что с некоторого времени начал вести игру с самим собой, очень древнюю игру без названия, что-то типа пасьянса, ставка в котором — жизнь. Он больше не носил оружия, не принимал обычных мер предосторожности. Все свои уличные дела Кейс вел быстрейшим и кратчайшим способом, в самой непринужденной манере, и потому имел репутацию человека, способного достать все, что угодно.

Часть его сознания понимала, что это саморазрушение хорошо заметно постоянным клиентам, которые настораживались все больше и больше, и упивалась осознанием факта, что это — лишь вопрос времени. Эта часть его самодовольно ожидала прихода смерти. И она же больше всего ненавидела мысли о Линде Ли.

Линду Кейс однажды дождливой ночью повстречал в аркаде.

Под светящимися призраками, проступающими сквозь голубое марево сигаретного дыма, — голограммами «Замка колдуна», «Танковой войны в Европе» и «Горизонтов Нью-Йорка»... Такой она и запомнилась ему — лицо утопает в сиянии беспрестанных лазерных вспышек, отчего черты упрощаются до самых основных линий, щеки пламенеют алым в свете огненных поединков в «Замке колдуна», лоб сияет лазурью — отблесками падения Мюнхена в «Танковой войне», губы слегка отсвечивают горячими золотистыми искрами, которые вышибает из стен каньона из небоскребов летящий на экране глайдер. В тот вечер он был на высоте, только-только переправил пакет кетамина Вейджа в Иокогаму, и деньги за работу уже были у него в кармане. Кейс вошел в аркаду с мостовой Нинсея, над которой кто-то просеивал сквозь сито мелкий дождь, и девушка, полностью поглощенная своей игрой, странным образом бросилась ему в глаза — одно лицо среди дюжин таких же лиц перед экранами. Другой ее образ, врезавшийся Кейсу в память, — тот, что он увидел через час, когда Линда уже спала в его припортовой капсуле и очертания ее верхней губы напоминали ему ту линию с изломом посередине, какой дети обычно изображают летящих птиц.

Тогда Кейс прошел через аркаду, встал за спиной девушки, окрыленный успехом только что провернутого дела, и увидел, как она, оглянувшись, посмотрела на него снизу вверх. Серыми глазами, подведенными карандашом, след которого напоминал угольную грязь. Глазами дикого животного, которое застыло на дороге, парализованное светом фар настигающего его автомобиля.

Их совместно проведенная ночь плавно перешла в утро, в билеты на глайдер, в его первое посещение той стороны Залива. Все время, пока они были в Хараюки, дождь шел не переставая, усыпая бисеринками пластиковый дождевик Линды, а вокруг токийские детишки в белых туфлях и облегающих курточках стайками двигались мимо витрин известных бутиков. В конце концов он и она оказались на гремящей самодвижущейся полночной мостовой, и она держала его за руку, как ребенок.

Целый месяц ушел у Кейса на то, чтобы отучить Линду от наркотиков, и лишь тогда из ее ясных глаз исчез животный испуг. Поначалу ему была видна только часть ее сущности, выступающая над поверхностью, подобно айсбергу, но затем айсберг начал таять и дробиться, осколки ненужного уплыли прочь, и пред Кейсом предстала буйная ненасытная страсть, голодная основа наркоманки. Он видел, как девушка бьется в ритме очередного уличного хита, самозабвенно, с полной сосредоточенностью, и это напоминало ему повадки богомолов, которых продавали в лавочке на Шига, в бамбуковых клетках между аквариумами с карпами-мутантами и ящиками со сверчками.

Кейс уставился в темное кольцо остатков кофе на дне чашки.