В общем. Может быть, когда-нибудь я стану писателем, и смогу нарисовать, представить вам коробочку из дерева и полиэтилена, эти девять, может, десять или двенадцать квадратных метров под названием КОМНАТА КИРЫ. Сейчас я бессилен, у меня нет нужных слов, нет прилагательных и глаголов, деепричастий и междометий.

Но попробую. Начну с того, в единственном окне нет стекла, рама забита полиэтиленом. Как она здесь живет зимой, не понятно. Переступив порог, я оказался на дне воронки, стен не видно, от центра в углы комнаты до самого потолка, завалы самого разнообразного мусора. Больше железа – огрызки каких-то электроприборов, мотки проволоки, напизженный по огородам садовый инвентарь, допотопные осциллографы и системные блоки, дырявые ведра и кастрюли.

– Это мы потом сдадим…

Пакеты с каким-то говном, пола тоже не видно, есть маленький кусочек, эпицентр этого хаоса, на котором стоит табуретка. На табурете тарелка, кружка и оплавленный тройник с проводами в разные стороны – лампа, телевизор и электропечка. С потолка свисали два оголенных, растопыренных в разные стороны провода. У дальней стены кровать и большое зеркало с надписью лаком для ногтей – "я тебя люблю". На единственной живой стене портреты Аршавина, еще какие-то лица из журнала "COOL" с тех времен, когда Кира ходила в школу.

– Посмотри телевизор, совсем сдох. Скоро "Физрук" начнется.

– А где?

– Вон.

Его и не видно, хоть выпуклый экран торчал из завалов грязной одежды. Совсем старенький "Рубин" я таких тысячу лет не видел.

– Твоя кровь на лестнице?

– Наверное…

Она сидит на кровати в "кенгурухе" нахлобучив капюшон, вижу только ее губы разбитые в фарш. Конкуренты на кладбище поймали, Лепехе вообще не встать, по хребту каким-то железом уебали, лежит у себя в вагончике. Телевизор ее сдох, я даже ничего и не пытался.

– Ладно, – говорю, – пошли ко мне.

– Иди, попозже зайду. Спасибо за пиво.

Пришла вечером, принесла спирт, я отказался – завтра рано вставать. Уснула на диване. Ночью разделась, легла ко мне, включила порнуху. Я тоже проснулся.

– Слышь, иди домой.

– Как у тебя хуй, – говорит.

Я смотрю будто издалека на ее белое лицо в черных пятнах гематом, голые плечи. Комната в фиолетовой мгле, телевизор без звука, на экране жилистый поршень херачит ротовую полость, у Киры глаза блестят.

– Видел? Тоже хочу, что бы мне так на лицо кончили.

Она лижет воздух, имитируя шлюху на экране.

– Ладно, спи, кино кончилось, не буду тебе мешать.

Собрала одежду, ушла голая, хлопнула дверь наверху…

И вот повалил снег, как обычно атаковал ночью, пока все спят. И будто все вернулось на триста шестьдесят дней назад, все так близко, что было вчерашней зимой, прошлогодние дела и люди.

Метель танцует с яблонями за тонким стеклом, высвистывает на улицу, черное небо, белая земля и круглая луна. Печка лупит теплом, раннее утро, и замечательно, что пятница.

"Главное воспоминание моей жизни" наваливается и никуда не деться, особенно, когда не эта октябрьская подъебка с ложным ощущением весны, а когда валит по-настоящему, стеной и белым-бело, как в лесу.

Умные люди говорят – все не случайно, все логично. Великая Логика и есть – Он, Божественный Свет. Вот человечишко к примеру спортсмен, считает себя мастером, а на самом деле живет лишь для того, что бы спросить "который час" у прохожего в такое-то время, такого-то числа, что бы тот прохожий опоздал под колеса летящего грузовика, а потом этот прохожий в свою очередь отвлек другого, а тот что-то сказал следующему, и так далее, пока мистический грузовик не собьет того, кого надо, ради синхронизации каких-то блядских глобальных процессов.