Все трое немедленно спешились, однако лейтенант шагнул к ним навстречу и, обращаясь к Бет, уточнил:

— Только вас одну.

Девушка взглянула на Джейкоба и Дункана. Несмотря на приказ Лафайета, ей не хотелось рисковать, оставляя своих друзей одних.

— Нет, они пойдут со мной, — сказала она. — А если вы боитесь нас, можете войти вместе с нами, чтобы защитить вашего командира. — Заметив, что лейтенант поморщился, услышав ее слова, Бет усмехнулась: — Ну что ж, тем лучше. Мы не собираемся никому вредить.

Лейтенант откинул полог палатки и дал им войти. На его лице ясно читались презрение и сдерживаемая ярость.

«Вот человек, — подумала Бет, — который ревностно служит этой революции». Она молила Бога, чтобы Лафайет оказался не таким.

Войдя в палатку, Бет увидела, что командир национальной гвардии стоит у стола, пристально разглядывая карту, лежавшую на грубо обтесанной, шероховатой столешнице.

Тридцатидвухлетний Лафайет, вчерашний любимец американской революции и генерала Вашингтона, был участником двух восстаний и с успехом пережил первое из них. Теперь он чувствовал себя бесконечно усталым от жизни. То, что прежде казалось ему кристально чистым, словно горный поток, вдруг замутилось, стало грязным, словно воды Сены. Как новый командующий, он ратовал за то, чтобы аристократы мирно передали власть буржуазии, хотя в глубине души и понимал, что такого быть не может. Он сделал свой выбор, но его терзали сомнения.

Увидев Бет, Лафайет, похоже, не узнал ее: в его глазах читалась лишь угрюмая подозрительность.

Теперь это был не тот улыбчивый, милый юноша, которого она когда-то знала: она помнила, как однажды затрепетало ее еще совсем юное сердечко, когда он, хотя и раненый, взял ее руку и учтиво поцеловал. Бет навсегда прониклась к нему симпатией за тот поцелуй.

Хотя теперь его лоб был изборожден морщинами, а мундир плотно сидел на пополневшем теле, он все еще выглядел весьма привлекательно. Но как же он был теперь печален! Сколько горечи было в его глазах…

Лафайет нетерпеливо вздохнул. Днем к нему постоянно обращались с жалобами, а его сны были полны воплями и мольбами его предков, давно отошедших в мир иной. Постоянно сражаясь в битвах, он в то же время вел невидимую войну с самим собой. Сделав свой выбор, он не знал, верен ли избранный им путь. И готов был продать душу дьяволу, только бы разрешить свои сомнения.

Он старательно скрывал свои колебания от подчиненных: военачальник не имеет права допускать, чтобы о нем думали, как о человеке, который не уверен в правильности своих действий. Но его постоянно терзал страх, что корабль, которым он управляет, плывет не туда.

Приблизившись к Бет, он вгляделся в ее лицо с той же пристальностью, с какой только что вглядывался в лежавшие перед ним карты.

— Я знаком с вами, мадемуазель? — спросил он по-французски.

— Однажды мы с вами уже встречались, — ответила Бет по-английски. — Это было в Америке, в поместье моего отца.

Бет смотрела, как Лафайет напрягает память, пытаясь вспомнить эту встречу.

— Тогда вы были очень красивы и очень смелы. И Вашингтон не мог вами нахвалиться, — напомнила она ему, улыбнувшись. Улыбка засветилась в ее глазах, когда она добавила: — Тогда вы были очень любезны с одной одиннадцатилетней девочкой.

Бет была уверена, что теперь-то он должен вспомнить, и не ошиблась. Лафайет кивнул. Перед его мысленным взором предстала девочка с озорными глазами и руками, такими же легкими и умелыми, как у ее отца. Тогда он был ранен, и Больё взял его в свой дом, лечил и ухаживал за ним.

— А вы очень выросли…

— А вы стали еще сильнее.

— Вероятно потому, что только силой можно исправить положение вещей, — задумчиво ответил Лафайет.