Лафайет, обращаясь к Бет, проговорил со вздохом:

— Если бы я сделал исключение для вашего отца, мне пришлось бы делать исключение для всех.

Тогда его бы засыпали ходатайствами о помиловании, причем каждая следующая просьба разрывала бы его душу еще больше, чем предыдущая.

Но Бет не собиралась сдаваться.

— Прислушайтесь к вашему сердцу. Неужели оно молчит? Не верю!

Губы Лафайета тронула печальная улыбка.

— У меня нет сердца, мадемуазель: оно умерло несколько лет назад, когда я увидел, что любимая родина ввергнута в нищету и отчаяние по вине слабоумного Монарха, который потворствовал своей бессердечной супруге.

Но Бет не могла принять этого довода.

— Но разве это причина для того, чтобы казнить такое множество людей? Казнить моего отца, который приехал сюда только затем, чтобы помогать людям — как вы в свое время приезжали в Америку!

По глазам Лафайета Бет видела, что отказ в помощи дается ему нелегко. Это вселяло надежду. Нет, она не отступит, не снимет осады до тех пор, пока остается хоть какая-то возможность переубедить этого человека.

— Вы только что сказали, — продолжала она, — что в каждой революции происходит одно и то же. Но во время американской революции солдаты сражались лицом к лицу. Тогда и речи не было о публичных казнях невинных детей и женщин. Тогда никто не мстил за обиды, причиненные много десятилетий назад. Никто и не думал наказывать сыновей за грехи отцов. — Бет с мольбой положила руку на запястье Лафайета. — Неужели вы не видите, что эта революция — не такая, как наша. В Америке люди хотели свободы, а здесь жаждут мести.

Однако выражение лица Лафайета оставалось таким же каменным и безучастным. Он уже сделал выбор и никому не позволит изменить его.

Бет убрала руку с его запястья и заговорила снова. Теперь ее усталый голос был полон жалости к Лафайету:

— Мой отец всегда высоко ценил вас. Он говорил, что даже если он и не принес никакой другой пользы, то все-таки спас вашу жизнь и потомки будут благодарны ему за это.

Повернувшись к Лафайету спиной, она направилась к выходу. Лейтенант самодовольно улыбнулся и поднял полог палатки.

— Подождите.

Услышав это слово, Бет подумала, что сейчас упадет на колени, однако удержалась на ногах и снова повернулась к Лафайету. «Слава Богу, — подумала она. — Слава Богу».

— Слушаю вас, генерал.

«Должно быть, лейтенант сейчас смотрит на меня с презрением, — подумал Лафайет. — Нужно немедленно куда-нибудь его отослать, иначе моя голова окажется в его руках».

— Максимильен, выйдите из палатки, — приказал он.

— Командир, я не верю своим ушам…

Лицо Лафайета потемнело.

— Оставьте нас одних! — грозно проговорил он, и лейтенант, надменно выпрямившись, направился к выходу.

Как только он вышел, Лафайет начал что-то торопливо писать. Размашисто поставив подпись, он обмакнул свой перстень с печаткой в красный воск и запечатал сложенное письмо.

— Передайте это письмо начальнику стражи Бастилии. Он знает мою печать.

Бет прижала письмо к груди. Ее сердце переполняла благодарность.

— Вашего отца освободят. Скажите ему, что я заплатил свой долг. — И Лафайет впервые за последние несколько дней позволил себе улыбнуться. — И еще скажите, что его дочь была бы отличным солдатом, если бы родилась мужчиной.

Взяв руку Лафайета в свою, Бет подняла на него глаза, полные слез, и прошептала:

— Я не знаю, как мне благодарить вас.

Лафайет высвободил руку:

— Ну, тогда и не тратьте попусту время: оно для вас слишком дорого.