Кэт подходит к выходу из своего шатра, продолжая сжимать посеребренный чайник, который она совала под нос миссис Эвери. Она видит, как жена викария и прочие деревенские леди расправляют плечи и берут зонтики. Камера издает громкий щелчок.

— Еще разок, с вашего позволения! — кричит фотограф. — Стойте точно как стояли, больше улыбок!

Кэт смотрит в объектив камеры, сверкающий под ярким солнцем. Она смотрит прямо в него, стараясь как-нибудь испортить фотографию. Леди впереди, сплошь в белом кружеве и оборках, под легкими муслиновыми вуалями, жеманно улыбаются для фотографии. Кэт радуется, зная, что на заднем плане на фотографии будет она, маленькая, черная, сердитая. Она борется с желанием высунуть язык.

Кэт злится не только из-за жары и тоскливой работы. Еще из-за того, что у нее нет ни минутки свободной, чтобы самой насладиться праздником; а потом, когда все закончится, все будет убрано и вычищено, ей еще предстоит каким-то образом переделать все дела в доме викария. На этой неделе в номере «Голосуй за женщин» были прекрасные фотографии с коронационной процессии женщин, которая состоялась в Лондоне неделю назад, семнадцатого июня. Лошади везли платформы, украшенные цветными лентами, великолепными фестонами и гирляндами цветов. Собрались суфражистки со всего Лондона, на них были чудесные костюмы Свободы и Справедливости, а также национальные наряды Британской империи. Как бы Кэт хотелось быть с ними. Идти рядом с белыми пони с гирляндами алых английских роз или нести жезлы с орлами. Как бы ей хотелось быть частью чего-то столь же славного, прекрасного и, самое главное, осмысленного. Она наблюдает из шатра, как деревенские мужчины приступают к игре в перетягивание каната, в то время как женщины сплетничают и объедаются пирогами. В следующий миг перед ней возникает человек, который только что всех фотографировал.

— Добрый день, мисс. Нельзя ли мне получить чашку чая? — спрашивает он, сгружая фотоаппарат на стол и вытаскивая носовой платок, чтобы вытереть лицо.

— Сколько угодно. Для вас я заварю свежий, не из бака. Вам тоже приходится весь день работать на жаре, — говорит Кэт.

— В аду не такая жара, правда? — улыбается низкорослый фотограф. У него острое личико, мальчишеское, но огрубевшее и лоснящееся от пота, с рыжеватыми бакенбардами и такой же рыжеватой бородкой.

— Здесь у бака уж точно.

— А у меня по-прежнему останется шанс получить свежий чай, если я признаюсь, что сегодня уже закончил работу? — спрашивает он.

Кэт картинно наливает ему чай, и репортер снова улыбается.

— Для какой газеты фотографии? — спрашивает она.

— «Тэтчемский вестник». Я надеялся собрать какие-нибудь сплетни для светской хроники, пока болтался здесь, но все были ужасно вежливы и патриотичны. Иными словами, скучны. — Он принимает из ее рук чашку чая и опускается в деревянное кресло.

— А вы не познакомились с новым любимчиком Коулд-Эшхоулта? С теософом? — спрашивает Кэт.

— Видел его мельком. Он очень хотел, чтобы я сделал его портрет.

— Ничего удивительного.

— Они с викарием вместе работают над какой-то академической статьей или чем-то подобным. На самом деле я почти ничего не узнал. Должен сказать, звучит не слишком увлекательно. Но трудно ожидать от викария, что он подкинет горячую новость. — Он отхлебывает чая, поднимает глаза на Кэт и видит, что она задумалась. — А почему вы спросили, мисс? Вам что-то известно?

Она кидает на него быстрый взгляд и снова задумывается.

— Мне не поздоровится, если они узнают, что я проболталась. К тому же репортеру, — начинает она осторожно.

— Но я даже не знаю, кто вы, и обещаю не выяснять, — говорит репортер, истово прижимая руку к сердцу.