Перенесемся в Лас-Вегас, и Брэнди делает Чейза Манхэттена Эберхардом Фэйбером. Мы едем в "Севилле" по проливу Лас-Вегаса. Все эти спазмы неона; красные фары движутся в одну сторону, белые - в другую. Лас-Вегас выглядит, как должны смотреться по ночам райские кущи. Мы ни разу не поднимали верх в "Севилле", за все две недели пока он у нас был, ни разу не поднимали верх.

Пересекая пролив Лас-Вегаса, Брэнди сидит на багажнике, взгромоздив задницу на крышку, с ногами на заднем сиденье, одетая в эдакое облегающее платье без бретелек из парчи металлического окраса, - розовое как горящая сердцевина дорожных огней, с украшенным драгоценностями корсажем и отцепляемой длинной пелериной из шелковой тафты, с дутыми рукавами.

Она смотрится так хорошо, что Лас-Вегас, во всем своем ослепительном сиянии, казался всего лишь набором фирменных модных аксессуаров Брэнди Элекзендер.

Брэнди поднимает руки, обтянутые длинными розовыми оперными перчатками, и берется завывать без слов. А отцепляемая длинная пелерина шелковой тафты с дутыми рукавами берет и отцепляется.

И уплывает в лас-вегасский поток машин.

- Сворачивай в объезд! - кричит Брэнди. - Эту пелерину нужно утром вернуть в "Баллок".

После того, как детективная карьера Мануса покатилась под откос, нам приходилось ежедневно работать над собой в тренажерке, иногда даже по два раза в день. Аэробика, укрепление, питание, все играет роль. Он был культуристом, если это значит лакать питательные коктейли прямо из миксера над мойкой по шесть раз на день. Потом Манус начал заказывать почтой такие плавки, которые в нашей стране не купишь: маленькие мешочки на завязках и микрофиламентные технологии; он натягивал их сразу по нашему возвращению из тренажерки, а потом бегал за мной и спрашивал, не сильно ли его задница плоская на вид?

Если бы я была голубым парнем, не считала бы я, что ему нужно подрезать лобковые волосы? Не кажется ли мне в роли педика, что он слишком отчаявшийся? Слишком отчужденный? Достаточно ли у него широкая грудь? А может - слишком широкая?

- Не хочу, чтобы парни принимали меня за тупую коровищу и не больше, - говаривал Манус.

Не смотрелся ли он, ну, слишком педиком? Голубым нравятся только те, кто косит под натуралов.

- Не хочу, чтобы парни считали меня большой пассивной жопой, - говаривал Манус. - Не должно казаться, будто я тут же шлепнусь на месте и дам себя пялить кому ни попадя.

Манус оставлял после себя кольцо сбритых волос и бритвенного крема вокруг стока ванной, а я, значит, должна была чистить.

Всегда на заднем плане маячила мысль о том, чтобы вернуться на должность, где в тебя стреляют посторонние, стреляют преступники, которым нечего терять с твоей смертью.

И могло статься, что Манус ловил какого-нибудь пожилого туриста, который случайно забрел в плиточно-прогулочную часть Вашингтон-Парка, но в большинство дней начальник участка донимал его тем, чтобы начать подготовку молодой смены.

В большинство дней Манус выпутывал серебряно-металлическую тигровую полоску плавок-бикини на завязках из узловатой кучи в его ящике для нижнего белья. Он втискивал задницу в это маленькое ничто из заплатки в форме буквы А, и разглядывал себя в зеркало: сбоку, спереди, сзади, - потом сдирал их, и я находила очередной оставленный на кровати маленький мертвый комочек звериной расцветки. Были полосы зебры, потом полосы тигра, пятна леопарда, потом рысь, пантера, пума, оцелот, - пока его время не истекло.

- Это мои счастливые бикинчики-талисманы, - говорил он мне. - Ну, скажи честно.

И вот это самое я для себя продолжала считать любовью.

Сказать честно? Уже не знала, с чего и начать. Так давно не пробовала.

После Лас-Вегаса мы взяли один из эдаких семейных фургонов.