Он замолчал, опустил голову. Дыхание сделалось тяжелым и прерывистым.

Борется со слезами, догадалась Маша.

— В тот день, — заговорил он через минуту, — она мне не позвонила. Ни разу до пяти вечера.

— А так не должно было быть?

— Мама хотя бы раз за смену звонила всегда. Ответил я, не ответил — не важно. Она не могла не позвонить. А тут я после операции, после всяких дел в отделении замотался. Беру телефон, а от нее ни звонка. Звоню ей — не отвечает. На домашний — не отвечает. Позвонил соседке, попросил зайти. Она сходила. Говорит, слышно, как звонит мобильный в прихожей. Вроде видела, как мать уходила, но еще до обеда. — Новиков снова замолчал, собираясь с мыслями. — Я сорвался и, не заезжая домой, помчался по всем местам, где она бывает. Магазины, рынок. Дошел до газетного киоска у нас во дворе, оттуда виден наш подъезд. Так вот, продавец сказал, что мама с покупками давно зашла в дом. Они еще перед этим поболтали, как обычно. Я домой. А она… — Снова пауза. — Сидит в кресле у балкона. Потом…

— Послушайте, Игорь Валентинович, — мягко перебила Маша, — предлагаю перейти к заключению вашего эксперта.

— Хорошо.

— Кто настоял на вскрытии?

Она точно знала, что, если пожилой человек умирает дома, не на улице, вскрытие необязательно.

— Я настоял. А как? Утром она была полна сил, и вдруг ее нет! — возмутился Новиков.

Он отказывался понимать, что старики могут вот так взять и оставить нас в любой момент. Просто потому, что их старое сердце больше не выдерживает. Без всяких причин. Просто от усталости, от пережитых сотен стрессов. Да, это принять сложно. Ей ли не знать.

— Хорошо. — Она кивнула. — И патологоанатом нашел след от инъекции?

— Именно. Спросил у меня. Я сказал, что ничего такого не было. Никаких уколов матери без меня никто не делал. Даже витамины ей не кололи, а уж такое…

— Что же?

— Инсулин, лошадиная доза. Она умирала два часа. Сначала впала в кому, потом умерла. А я все это время спасал чужих людей. Понимаете, что самое ужасное?

— Что?

Ей неловко было смотреть на него. Он уже не мог сдерживаться. По щекам текли слезы.

— Что я мог ее спасти, мог. Если бы не опоздал. — Новиков закрыл лицо руками, поставил локти на стол. — Это же я виноват. Я!

Маша выбралась из-за стола. Воды в графине на подоконнике оставалось на четверть. Да, теплая, наверняка противная. Но сегодняшняя, она сама утром наливала.

— Вот, выпейте. — Она протянула Новикову стакан, потопталась рядом, не зная, что может сказать.

По собственному опыту знала, что все слова в такую минуту не имеют смысла. Иногда сочувствовать лучше молча.

Он послушно выпил все до дна, даже не поморщился, хотя вода была теплой и противной. Поставил стакан на стол. Пробормотал извинения.

— Ничего, Игорь Валентинович. — Маша вернулась на место. — Знаю, что вы сейчас чувствуете. Я тоже потеряла родителей — сначала отец, потом мама. И тоже считала себя виноватой в их смерти.

— Их убили? — ужаснулся он. — Тоже убили?

— Нет. Отца сразил инсульт. Маму — горе.