— Смотри.

Изображение шло с нашлемной камеры русского — тот стоял вполоборота на ледяном скате, держась за воткнутый в поверхность ледоруб. «И это умеют» — про себя отметил Пит, — «надо было записываться в армию, а не лезть во Фронтир. Хотя, наша армия, по слухам, то ещё местечко для дебилов.» Вид со склона открывался шикарный — местный день клонился к закату, раскрасив зелёное море и зелёные же джунгли оранжевыми полосами-бликами. Только чёрные матовые конусы муравейников словно отталкивали от себя косые лучи. На берегу, там, где должно было возвышаться чёрное полушарие спасмодуля, мельтешила огромная куча разноцветных точек. Иногда живое облако колыхалось, исторгая из себя многометровый язык пламени или частично осыпалось в зелёных клубах ядовитого дыма. Тогда в просветах мелькала голубоватая, волнистая и словно сыр издырявленная поверхность — видимо, того самого титанового основания рубки.

— Брр, — передёрнулся Ричардсон, — надеюсь, ты прав, Тони, и эта живая куча мерзости послужит науке. Желательно, до последнего таракана!

Он помолчал, а потом неожиданно для себя признался:

— Знаешь, Тони, я тебе завидую. Твоя мечта исполнилась — правда, вместо булавок была плазма и пули, зато количество жуков в твоей «коллекции» теперь просто потрясающее. А я вот… Хотя, наверное, тоже получил, что хотел. Мечтал о приключении — и получил его. Правда, я думал ещё надоесть своими рассказами внукам, но, сдуру, забыл включить это дополнение в контракт мелким шрифтом…

— Эй, ты там что, помирать собрался? — забеспокоился собеседник, и возобновил спуск. — Не делай глупостей, Петя!

— Да расслабся, — махнул здоровой рукой Ричардсон — правая опять отказывалась двигаться, да и давление на грудь вроде бы возвращалось. — Я не из тех, кто прыгает в пропасть, по крайней мере, без вашего русского чудоукольчика. Трус, каких ещё поискать.

— Трус, который хотел приключений и отправился во Фронтир?

— Можешь считать это моим первым и единственным храбрым поступком за всю жизнь.

— Не зарекайся.

— Думаешь? — Питер попробовал встать, но вынужден был сползти по камню назад: левая нога отказалась двигаться. — Ну, может быть. Знаешь, ведь у нас в Альянсе есть такое выражение — «русских научился понимать», слышал? Ну это вроде как в сумасшествии обвинить, иносказательно…

— Вот спасибо!

— Ты дослушай. Мне там, на борту перед посадкой в какой-то момент показалось, что я действительно понимаю вас. В этой тяге к неизведанному, в этом странном самоотречении от комфорта и личных благ — что-то есть. Что-то… правильное. Только пока так и не понял — что.

— Извини, я тебе словами не объясню, не сумею, — повинился Антон, — это самому каждому понять надо.

— Боюсь, оставшихся трёх часов для этого маловато. Или ты про жизнь после смерти? Боюсь, в аду у меня будут другие дела…

— Тьфу ты, — облегчённо выдохнул бухгалтер, — я думал, у тебя шок, а ты, оказывается, просто непонятно чем слушаешь. Уши раскрой, философ: Спасатели. Нас. Вытащат.

— И как? Или у тебя есть машина времени?

— Ну… практически.

— Серьезно?! — чуть не упал с камня Пит.

— Да. Словосочетание «физико-химический анабиоз» тебе что-нибудь говорит?

— Эээ, это типа я засну, а через сколько надо — очнусь?

— Именно.