Исчез.

— Словно солнце в дому побывало! — сказал Стефан Вонифатьевич.

Все улыбались. Один Неронов сидел обмякший, серый.

«А ведь это он перстни перевернул!» — осенило Аввакума. Он все еще гадал, что за свет был в ладонях новгородского митрополита.

7

23 июля 1652 года собор русских иерархов избрал на патриарший престол новгородского митрополита Никона. Никон ждал известия в митрополичьей келии Новгородского московского подворья.

На голом столе на деревянном блюде лежала дыня, присланная вчера царицей Марией Ильиничной — Терем был охоч до таких подарков, — и серебряный, с византийской эмалью на рукоятке столовый нож. В дальнем темном углу келии сидел огромным мешком Киприан.

Никон то принимался поглаживать золотое бархатистое тело дыни, то брал нож и без всякого умысла и вообще без соображения тыкал ножом в стол.

— На том свете дьяволы вот так-то язык тебе исколют! — не вытерпел Киприан.

Никон бросил нож, встал и тотчас сел. Спину охватило ознобом. Задрожал, захолодал, принялся растирать руки, словно на лютом морозе, когда и рукавицы не спасают.

— Далось тебе все это! — буркнул Киприан. — В митрополитах тоже хорошо.

Никон порывисто поднялся, шагнул к оконцу, но, даже не глянув в него, вернулся за стол, придвинул к себе дыню, взял нож. Руки тряслись, и, глядя на свои руки, митрополит совершенно спутался мыслями — забыл, что хотел сделать.

— Господи, совсем одурел!

Чиркнул дважды по дыне, вырезав прозрачный почти ломтик.

— Нутро-то отряхни, сблюешь! — гаркнул из угла Киприан.

Никон потерянно улыбнулся, двумя руками осторожно вставил ломтик в разрез и жалобно попросил келейника:

— Шубу принеси! Холодно.

И снова взялся за нож, вырезал нормальный ломоть дыни, обрезал край и, вдыхая аромат, принялся уплетать царицыно угощение.

Тут дверь келии распахнулась, и, пригибаясь в низких дверях, вошла, заполнив всю келию, депутация собора — митрополиты, бояре.

— О великий святитель! — воздев руки, завопил тоненьким, стареньким голоском митрополит Корнилий. — Святейший собор иерархов православной церкви приговорил — быть тебе, митрополиту Никону, святейшим патриархом…

Голос у старика оборвался, и все опустились перед Никоном на колени, а он, в черной домашней хламиде, с необъеденной коркой дыни в руке, махнул на депутацию этой своей коркой.

— Нет! — крикнул. — Упаси вас господи! Недостоин я! Грешен! Ничтожен!

Кинул корку и, отирая ладонь о залоснившуюся рясу, побежал в угол и стал за Киприана.

— Защити, отец святой! Не выдай!

Келейник Киприан шагнул, набычась, на депутацию, а Никон, высовываясь из-за его тяжкого плеча, кричал петушком:

— Уходите! Уходите, бога ради!

Настроенные на благодушное торжество, депутаты выкатились ошарашенным клубком из Никоновой келии. Испуганно переглядывались, топтались возле келии, но Киприан широким жестом хлопнул дверью, и тотчас изнутри лязгнул железный засов.

— К царю! К царю! — всплеснул высохшими ручками митрополит Корнилий, и депутация кинулась к лошадям.

— Как так в патриархи не идет?! — перепугался Алексей Михайлович и нашел глазами князя Долгорукого. — Поезжай, князь Юрий! Проси! Моим именем проси! И ты, отец мой, Борис Иванович, и ты, Глеб Иванович! Стефан Вонифатьевич, не оставь! Поезжайте, поищите милости великого нашего архипастыря!

Новые посланники спешно погрузились в кареты, уехали искать Никоновой милости, а сам Никон в те поры стоял посреди своей келии, молча сдирая через голову пропахшую потом черную рясу.