Потому-то и удивился он, зайдя однажды раннею весной в усадьбу Евмея и увидев вместо него сидящего на скамье Ноемона в коротком хитоне, туго стянутом в поясе ремнем. Теперь юноше было лет шестнадцать, и, когда он при виде гостя поднялся, от статной его фигуры повеяло свежестью и красотой молодости. Волосы у него были золотистые, глаза зеленые, продолговатые, слегка косящие, взгляд внимательный, чуткий и вместе с тем вопрошающий. Жадность и холод были в его глазах.
— Ты Ноемон? — сказал Одиссей. — Давно я тебя не видел.
— Привет тебе, божественный муж, — низко поклонился юноша.
Но когда выпрямился, в его глазах не было и тени смущения или покорности.
— Почему не Евмей приветствует меня? — спросил Одиссей. — Неужто он еще не завершил свой трудовой день?
— Он занемог, — отвечал Ноемон. — Велел перед тобой извиниться, что не может встать и приветствовать тебя.
— Он болен?
— Да, болен, но в сознании.
— Проведи меня к нему, Ноемон! Впрочем нет, я сам пойду.
— Исцели его, господин, — сказал юноша.
Одиссей, уже на пороге хижины, остановился — в голосе юноши ему послышалась не просьба, но скорее приказ.
— Ты думаешь, я обладаю силой, присущей лишь богам?
— Если ты сумел обмануть бдительность троянцев, провести циклопа Полифема, перехитрить чародейку Цирцею и совершил множество других славных деяний, блистающих хитроумием, — почему бы ты не мог справиться с недугом? Прошу тебя!
— Ты слышишь свой голос?
Ноемон слегка усмехнулся.
— Евмей говорит, что он звучит приятно.
На что царь:
— Евмей знает тебя и дольше и лучше, чем я, — наверно, он прав.
И он вошел в хижину. Там, на обычном своем ложе из шкур, укрывшись лохматым покрывалом из овечьей шерсти, лежал Евмей.
— Что ж это ты, Евмей? — весело спросил Одиссей. — Притворяешься недужным?
— Именно так, добрый мой господин, — отвечал Евмей с расстояния как будто более далекого, чем то, что отделяло его от гостя. — И кажется, совсем недурно притворяюсь.
Ноемон, вошедший вслед за гостем, стоял позади, и Одиссей ощущал на своей шее его дыхание. Раздраженно передернув плечами, он подошел к лежащему. Лицо Евмея с впалыми, давно небритыми щеками было воспаленное, чересчур широко раскрытые глаза лихорадочно блестели.
Ноемон мгновенно подвинул Одиссею табурет с искусной резьбой. И хотя божественный гость уже не раз сиживал на этом давнишнем своем подарке, теперь, подумал* он, ему приятней было бы сидеть на вязанке хвороста, которую ему радушным жестом указал когда-то верный свинопас.
— Ноемон, — сказал Евмей, — приготовь к ужину все, что полагается.
Одиссей махнул рукой, давая понять, что это лишнее.
— Не бойся, господин, — успокоил его больной, — Ноемон, хотя и молод, а хозяйничает не хуже меня. В эту пору ты же обычно бываешь голоден, Одиссей.
— Верно! — снова засмеялся Одиссей. — В твоей хижине у меня всегда пробуждается аппетит, и я знаю, что ты всегда его утолял вкусным угощеньем.
— Так взгляни на очаг!
Над очагом и впрямь жарился на вертеле поросенок.
— Сейчас будет готов, — сказал Ноемон.
Одиссей с минуту молчал. Чело его омрачила забота.
— Ты страдаешь?
— Я намного старше тебя, Одиссей, — отвечал Евмей. — Когда ты родился, мне было примерно столько же лет, сколько теперь Ноемону.
— Ты крепкий, не поддавайся. |