Ощущение физического дискомфорта было своего рода облегчением. Телесная боль вытесняла все другие. И она знала, как с ней справиться, знала ее особенности и пределы.

Она должна была искать облегчение там, где это было возможно.

— Сегодня вечером он поболит, — сказал врач, когда закончил свою работу. Он был сострадательным человеком, который ненавидел причинять боль другим, и был склонен преувеличивать болевой порог своих пациентов. — Я дам вам несколько таблеток перкодана и выпишу рецепт, чтобы вы купили еще.

— Спасибо, не надо, — сказала Линн.

— Возьмите. Они вам понадобятся.

— Я специально наметила это посещение на пятницу, — сказала она, с трудом двигая одной половиной лица. — Мне не нужно выходить на работу до понедельника. К тому времени со мной все будет в порядке.

Доктор Гуриан покачал своей лысеющей головой:

— Сегодня вечером в восемь я собираюсь есть омаров в Велфлите. Я не собираюсь возвращаться раньше утра понедельника. Вы что, хотите испортить мне уик-энд, заставив меня беспокоиться о вашем состоянии?

Линн сказала:

— Вам не нужно беспокоиться.

— А я буду. Возьмите домой таблетки.

Доктор был прав. К тому времени, когда он вскрывал своего омара, Линн уже лежала на диване с пузырем, наполненным льдом. Никакого эффекта, кроме онемения челюсти, это не давало, да и то только тогда, когда она крепко, до боли, прижимала пузырь к щеке. Через некоторое время она бросила это занятие и приняла еще аспирин, помня о том, как однажды Майк заставил ее проглотить эти таблетки во время головной боли.

Как и запах хот-догов, кислый вкус вызывал немедленное воспоминание о нем.

Странно, что вещи так много значат для нас.

Она не знала, скучала ли она по Майку или тому ложному ощущению комфорта, когда есть человек, которому можно позвонить, если что-то случилось.

Но каждый раз, когда она думала о Майке, ей приходилось вспоминать о его списке. А это было так тяжело. Она пыталась мысленно просмотреть его и выделить в нем тех, кто мог получить удовольствие от ее боли, но тут же бросала это.

Единственно допустимой в этом списке она считала возможность существования на Третьем канале какого-нибудь психически неустойчивого человека, которого она едва знала, вымещающего на ней чувство обиды. В более мелких шоу встречалась масса таких случаев: какое-нибудь несчастное больное существо с вариантом сценария или навязчивой идеей, или козел отпущения.

Она постоянно думала о видео- и звукоинженерах, о тех, кто работал на съемочной площадке, о телефонных операторах, и гадала, кто мог подражать Грегу.

Или это мог быть кто-нибудь из департамента полиции. Множество полицейских имели доступ к необходимой информации.

Она позвонила Хелен Скольник, частному детективу, и оставила сообщение. Она думала о том, чтобы снова нанять охранников Стрикера, на этот раз за свой счет, чтобы они охраняли лично ее; но она не знала, насколько осмелится предать гласности творящийся с ней кошмар среди работавших на канале людей.

Аспирин не помогал.

Она подумала о перкодане, который лежал в ее кошельке.

Ее рот, действительно, очень болел.

Ей мог помочь сон, но она спала так беспокойно. Боль должна была превратить ночь в суровое испытание.

Перкодан мог принести расслабление и умерить боль, сделав нормальный сон более доступным для нее.

Она нашла кошелек, открыла одну из упаковок, запила две таблетки водой, а потом приняла еще одну.

В начале одиннадцатого, когда она собиралась лечь спать, а адская боль во рту слегка поутихла, позвонила Хелен Скольник.

— Извините за поздний звонок, но вы сказали, что это очень важно.