— А я вот тут рассказывала мисс Приор о вашей доброте, миссис Джелф, — зардевшись, сказала Пауэр. — Ничего, не заругаете меня?

Улыбка матроны тотчас застыла; миссис Джелф схватилась за грудь и испуганно глянула вдоль коридора. Боится, что услышит мисс Ридли, догадалась я, и оттого промолчала о куске фланели и подкормке; я лишь кивнула Пауэр и жестом попросила надзирательницу открыть решетку. Отпирая замок, миссис Джелф прятала глаза и не ответила на мою улыбку. Чтобы ее успокоить, я сказала, что не знала о ее малом стаже в Миллбанке. Чем она занималась до того, как пришла в тюрьму?

Миссис Джелф поправила на ремне цепочку с ключами, смахнула с рукава известковую пыль. Потом сделала легкий книксен и ответила, что служила в горничных, но хозяйку услали за границу, и она не стала искать нового места.

Мы шли по коридору. Здешняя работа ее устраивает? — спросила я. Сейчас уже было бы жалко расстаться с Миллбанком, ответила миссис Джелф.

— А вам не тяжело? — поинтересовалась я. — Да еще смены... Разве у вас нет семьи? Наверное, родным несладко приходится?

Ни у кого из надзирательниц мужей нет, сказала миссис Джелф, тут все старые девы или же вдовы, как она.

— Замужних не бывает.

У некоторых тюремщиц были дети, которых они отдавали на воспитание в чужие семьи, но сама она бездетна. Миссис Джелф рассказывала, не поднимая глаз. Может, оно и к лучшему, сказала я. Под ее опекой сотня женщин, которые беспомощны, как младенцы, и нуждаются в ее заботе и участии; пожалуй, всем им она вроде матери.

Теперь миссис Джелф подняла взгляд, но глаза ее, затененные полями шляпы, казались печальными.

— Надеюсь, что так, мисс, — сказала она и вновь отряхнула рукав.

Ее крупные, как у меня, руки, исхудавшие и огрубелые, выдавали в ней человека, претерпевшего много трудов и потерь.

Больше я не расспрашивала и продолжила обход камер. Навестила Мэри Энн Кук, фальшивомонетчицу Агнес Нэш, а затем, как всегда, зашла к Селине.

Мимо ее камеры я уже проходила, когда свернула во второй коридор, но оттягивала визит к ней (как сейчас — эту запись) и, минуя решетку, отвернулась к стене, чтобы наши взгляды не встретились. Я словно боялась сглазить. Я помнила комнату свиданий, и теперь казалось, будто песочные часы готовы отсчитывать мгновенья нашей встречи, но я не желала, чтобы сквозь их стеклянное горло хоть крупинка проскользнула раньше срока. Уже стоя с миссис Джелф перед решеткой, я все еще не смотрела на Селину. Лишь когда надзирательница, повозившись с цепочкой на ремне, замкнула нас в камере и ушла, я наконец подняла взгляд, но тотчас поняла, что в облике Селины едва ли найдется черта, на какой он успокоится и отдохнет. Я видела выбившиеся из-под чепчика волосы, прежде красивые, а сейчас грубо обрезанные. Видела горло, на котором некогда застегивали бархотку; представляла связанные запястья, видела рот, который чуть кривился, исторгая чужой голос. Казалось, на бледной, изможденной плоти смутно проступают все знаки странной профессии, будто следы стигматов на теле святого. Селина не изменилась, но я стала другой после того, что узнала о ней. Новое знание действовало исподволь, словно капля вина на воду в бокале или закваска на пресное тесто.

В груди возникло легкое трепетанье, а вместе с ним кольнул страх. Схватившись за сердце, я отвернулась.

Селина заговорила, и голос ее — слава богу! — был знаком и вполне обычен.

— Я думала, вы не придете, — сказала она. — Я видела, как вы прошли к следующей камере.

Я подошла к столу и потрогала лежавшую на нем пряжу. Ведь нужно проведать и других узниц, сказала я. Заметив, как она отвела погрустневший взгляд, я добавила, что, если угодно, всегда буду заходить к ней в конце своего посещения.

— Благодарю вас, — сказала Селина.